И немедленно едва не налетел на такую же яму сам. Всплеснул руками, балансируя на самом краю, но все-таки сумел отступить назад.
— С мыслями советую быть поосторожнее, — раздался голос над головой, и мальчик завертелся волчком, пытаясь отыскать говорившего.
— Напрасный труд! — тихий смех разлетелся по лесу.
— Ты кто? — замер на месте, пытаясь определить источник звука.
Из-за сосны. Точно, из-за кривой старой сосны.
— Никто.
Или из оврага? Или в волчьей яме спрятался?
— Это как?
— А вот так… Не думай, голову сломаешь. Скажем так, не только у эльфов есть наследие предков.
— Понятно…
На самом деле, ничего не было понятно, но малыш не любил признаваться в своих недостатках даже себе, что уж говорить про таинственного Никто… Мало ли, а вдруг это очередной розыгрыш Эйалгина и его своры…
— Не розыгрыш. Это просто в тебе проснулась отцовская кровь.
Отцовская кровь… Шмыгнул носом и зло потер кулаками глаза. Он знал, что рано или поздно это случится, знал, что с его везением кровь матери останется только сонным намеком на эльфа. Но теперь-то станет все только хуже. Теперь его точно со свету сживут.
Ясное небо затянуло тучами, и на бледное лицо упала первая капля дождя.
— И что это за место? — спросил, уже вовсю всхлипывая и даже не пытаясь замаскировать слезы под следы от дождя.
— Именно то, о чем ты просил. Дверь домой. Убежище…
Разбудил меня возмущенный крик.
— Нет, ты издеваешься!
Голова гудела, глаза болели, руки плетьми лежали вдоль тела. В такие дни, как этот, меня обычно посещали мысли, что лучше уж вовсе не просыпаться. К чему, если все равно никаких перемен в лучшую сторону: дождь шлепает по еловым лапам, а Павлика по-прежнему нет.
— Как это называется?
Повернула голову на голос беснующегося Афиногена, размышляя о причине его гнева. Уж его-то штаны Зойка точно не могла сжевать.
Ангел-хранитель сидел на земле, подняв заднюю лапку вверх, и с несчастным видом смотрел себе под хвост.
— Проблемы? — голос со сна хрипел и булькал.
Я прокашлялась и повторила:
— Какие-то проблемы?
— У тебя совесть есть? — вместо ответа спросил Афиноген и посмотрел на меня с укоризной. — Жирный рыжий кот с крылышками? Ладно, я переживу. Я даже готов есть сырую рыбу и запивать ее прокисшим молоком! И ты себе не представляешь, до какой степени я ненавижу и первое, и второе… Я готов на многое для пользы дела… Но это…
Хранитель обреченно мотнул головой и театрально, жестом, полным трагизма, указал передней лапкой себе под хвост.
— За что?
Я только плечами пожала.
— Не знаю…
Афиноген фыркнул и отвернулся, а я, глядя на подрагивающие на пушистой спине крылышки, решила: привести себя в порядок, подоить Зойку, накормить малышку — и убираться отсюда. Плевать я хотела на Пауля Эро. Пусть только попробует показаться мне на глаза.
В отдалении проворчал что-то ругательное гром, и серое утро помрачнело на несколько тонов. Вы серьезно? Это что, гроза?
— Гру-бу-бу! — ответил мне гром, а небо прорвалось тонной воды. Проклятье, этот дождь никогда не закончится!
Оливка испуганно заплакала, разбуженная стихией, Зойка прижалась ко мне теплым боком, а Афиноген посмотрел с ненавистью, проворчав:
— Замечательно… Теперь еще и это…
Словно я виновата в том, что дождь пошел.
О том, что Павлик вернулся, мне не подсказал шорох его шагов или привычный мятный запах. Предатель и обманщик опять сумел подкрасться незаметно и негромко произнести за моей спиной:
— Я знал, что ты разозлишься, но не думал, что дело дойдет до грозы… Обиделась?
— На обиженных воду возят, — ответила я, не оборачиваясь.
Из глаз снова потекло горячее и соленое. И совсем-совсем не хотелось, чтобы Эро видел мои слезы.
— Обиделась… — он тяжело вздохнул и дотронулся до моего плеча. — На меня или на Никто?
Достали меня своими дурацкими вопросами.
— Павлик, сходи помойся!
— Меня по службе задержали, правда. Я… в смысле, помойся?
— В смысле, иди в баню! И мне совершенно все равно, где ты пропадал.
Афиноген фыркнул и проворчал тихонечко:
— Ей все равно, а мне отдувайся, где справедливость?
Окружающий мир неожиданно утонул в ослепительном свете молнии, а потом прямо над моей головой громом взорвалось возмущение неба.