Вопросов было действительно много, а вот чего не было, так это моральных сил, чтобы их задавать. Поэтому, когда Оливка начала широко зевать и тереть ручками глаза, я не стала устраивать ее в корзинке, я уложила девочку на стопку одеял, лежащих на полу повозки, устроилась рядом и накрыла нас обеих зимним плащом.
Кажется, я провалилась в сон даже раньше, чем моя подопечная. И сон этот был странным.
Мне снилась дорожная песня скрипящих колес, умиротворяющая и расслабляющая. Высокий темноволосый мужчина отбросил в сторону плащ, под которым я немилосердно мерзла, и немедленно укрыл меня невесомым, но очень теплым пледом.
— Наказание мое, — прошептал голосом Афиногена.
Красивый. Смуглый. Синеглазый.
— Спи... Не бойся ничего, я сторожу твой сон. Не подведу больше, обещаю. В этот раз все должно получиться. Спи.
Я и сплю. Мне тепло и спокойно. Хорошо. А было бы еще лучше, если бы где-то над головой не спорили о странном на два голоса один ангел и один человек. Нет, я не прислушивалась, меня сладко качало на дорожной волне сна, но разговор... напрягал.
— Лучше не суйся!.. — Пауль сжал руки в кулаки и упрямо наклонил голову.
— Да если б ты меня послушал... — фырчал Афиноген, растопырив усы.
— Не хватало мне еще у кастратов совета спрашивать!
— Я не кастрат!!! — рыжая спина выгнулась в красивую дугу, хвост трубой, а уши к аккуратной голове прижаты. Ну, хищник просто! Хоть и смешной.
— Не ори.
— Если ты кому-нибудь, хоть одной живой душе... Она просто злилась... Ты же понимаешь, что все из-за тебя!?
Эро виновато вздохнул и потер лицо руками, после чего упрямо заявил:
— Не факт!
...сплю. И просыпаться не хочется. Голова все еще тяжелая от слез, а руки плетьми упали вдоль тела и нет ни сил, ни желания шевелиться, просыпаться и жить дальше. — Наказание мое... — синеглазый склоняется надо мной и заботливо поправляет одеяло. — Надеюсь, я не ошибся.
А дальше темнота и никаких больше разговоров и видений. Глубокий сон, тихий как зимняя ночь, но по-летнему теплый.
Колеса скрипят размеренно и ровно. Сумерки. Я села, прислушиваясь к своему организму и соображая, где я вообще и как так получилось, что я проспала весь день.
Оливка курлычет где-то за шторой. Видимо, Павлик ее к себе на козлы взял. Я сладко потянулась и вознамерилась присоединиться к ним, но так и застыла с поднятыми вверх руками, потому что там же, за занавеской, отделяющей крытую часть повозки от улицы, заговорил Афиноген:
— И последнее.
— Блин, ну ты реально достал со своими советами... Оливка, скажи!
Оливка немедленно выдала радостное:
— Аф-аф!
Я не смогла сдержать улыбку, а вот смешок подавила разумно.
— Мы же договорились! — я даже не знала, что в голосе хранителя может звучать такая злость.
Павлик вздохнул:
— Договорились...
— Ты зачем ее с этим скотом столкнул?
Без уточнений и предыстории я поняла, кого «ее» и с каким скотом. Просто почувствовала. И вдруг испугалась, захотелось уши руками зажать, чтобы не слышать того, что я сейчас услышу. Потому что почти угадывала интуитивно, о чем пойдет речь.
— Во-первых, я не специально, — буркнул Эро.
— Во-первых, впредь, пожалуйста, будь осторожнее! — перебил его Генка.
— Да что такого? Она стихийник. Она волчица. Она Страж. И я даже не говорю о том, что она была со мной... Это чистая психология. Он ничего ей не может сделать. Он просто дурно воспитанный, озабоченный, блохастый хер...
— Этот блохастый хер вожак стаи, — спокойным голосом, словно объясняет ребенку прописную истину, проговорил Афиноген, а я зажмурилась от стыда. Пожалуйста, не говори ему этого!
Но хранитель не услышал моего безмолвного крика и продолжил жестоко, каждым словом срезая кусок ткани с моего несчастного сердца.
— Он волк. И не просто волк, а самый сильный из живущих. А еще он самец. Понимаешь?
— Нет...
— Абсолютное животное подчинение. Если он велит прыгнуть со скалы, она прыгнет. Если велит сплясать джигу, спляшет. Если велит задрать юбки и...
— Я убью тебя!
А я не стану. Не за правду. Животное подчинение. Он правильно сказал. И прыгала, и плясала, и юбки задирала. И не раз, видимо. К счастью, я этих моментов не помню. К счастью, я помню только те случаи, когда Арнульв хотел, чтобы я сопротивлялась. А он этого хотел почти всегда...