Машинально, повинуясь привычке, Аль-Кахаль попытался установить с подчиненными бесконтактную связь. Конечно, ничего не получилось; то, что местные привыкли величать телепатией, работало во Сне чрезвычайно плохо. Телефон - другое дело, Аль-Кахаль вынул трубу и набрал номер засады, сидевшей в квартире Будтова-старшего. Ему ответило старческое дребезжание, говоривший был до того пьян, что даже посылая звонившего на хер, перепутал порядок слов и выстроил фразу в обратном порядке.
Потемнев лицом, Аль-Кахаль позвонил Старому Светочу.
- Говорите, - велел он, не представляясь.
- Ищут, - торопливо ответили в трубке. - Детушек ищут. Де-Двоенко.
- Это все? - подозрительно спросил Аль-Кахаль, так как почувствовал, что дедуля не договаривает.
- Господин Аль-Кахаль, - прошептал дедуля после короткой заминки. - Мне было знамение - от человечка моего, агентурного. Ну, крота, кротика. Он утверждает, что среди нас находится Ревизор.
- Что? - Аль-Кахаль стиснул трубу.
- Да, да, - лопотал дедуля. - Приехал Ревизор. Давно. Все время был тут. Видать, мы близко подобрались. Пока ничего не делает, не вмешивается. Приехал инкогнито и наблюдает.
- Кто же он?
- Никто не знает. Кто угодно. Кротик нашуршал, что известно лишь, что это один из участников. Господин Аль-Кахаль! - голос дедули задрожал. - Вы только не подумайте на меня! Я вам верой и правдой...
- Что вы трясетесь, - пробормотал Аль-Кахаль. - Даже если и вы, так тем более, чего вам бояться. Бояться нужно другого - двурушничества...
- Клянусь! Клянусь! - плакал дедуля.
Аль-Кахаль, не слушая дальше, отключился. Впервые за долгое время он был всерьез озабочен.
Часть вторая
Но служат ли объекты, известные индивидууму лишь в качестве представлений (...) явлениями воли (...) - вот в чем (...) истинный смысл вопроса о реальности внешнего мира. Отрицательный ответ на этот вопрос составляет сущность теоретического эгоизма (...) Как серьезное убеждение его можно найти только в доме сумасшедших (...) Мы будем рассматривать [ его ] как маленькую пограничную крепость, которую, правда, никогда нельзя взять, но и гарнизон которой никогда зато не может выйти наружу и которую поэтому можно смело обойти и без всякого опасения оставить в тылу.
Артур Шопенгауэр. "Мир как воля и представление"
Глава 1
Лагерь, в который доставили Будтова и Дашу Капюшонову, находился в секретном лесу, в полутора часах езды от города. Там было все, что положено тайной учебной базе: колючая проволока, пулеметная вышка, казарма, столовая, стрельбище, клуб, плац для гимнастических упражнений, зимний спортивный зал, административное здание и замаскированный склад. Правда, имелась одна особенность: все это было рассчитано на одного человека. В казарме стояла одинокая железная кровать, в столовой - столь же одинокие стул со столом; единственная винтовка торчала из того, что, при наличии у нее подружек, можно было бы назвать пирамидой. Одно очко в сортире, одна мишень на стрельбище, один турник, одна беговая дорожка. Казалось, что лагерь построен для подготовки диверсанта такой высокой пробы, что нет никакой нужды в каких-либо других диверсантах. Миру, чтобы взорваться, достаточно одного. А тому и одного мира мало.
Пришлось срочно устанавливать вторую кровать, для Даши, и прочие предметы тоже потребовалось удвоить - после неприятной, но неизбежной церемонии. Когда знакомый газик вкатил в гостеприимные ворота лагеря, Минус Первый приставил к Дашиной голове пистолет и предложил выбирать: либо в переработку, либо она останется с Захарией Фролычем и разделит с ним все тяготы суровой муштры. И даст присягу с подпиской о верности и неразглашении, плюс торжественное обещание. Коль скоро, волею обстоятельств, она втянулась в цепочку судьбоносных событий, отступать ей некуда. Слишком многое ей известно, слишком велика ставка в игре. Даша, не спрашивая о сущности переработки, выбрала тяготы. Она не могла поверить, что еще утром пряталась в подворотнях, пугая редких прохожих свекольным рылом и мечтая о разных сомнительных жидкостях. Она недовольно косилась на грязные тряпки, в которые была одета, и чувствовала, что в скором времени сменит наряд пусть не на шелк и вельвет, но хотя бы на добрые драп и ситчик. Свекольность исчезла: новое лицо Даши было гладким и чистым. Но изменения не ограничивались пропажей клейма, изменилось все: форма носа, линия рта, высота лба и рисунок ушных раковин. В глазах появилась краска, которой там не было отродясь. Изумленный язык то и дело прикасался к новым зубам жемчужным-сахарным, без единого дупла и пятнышка. Цвет лица менять не стали, посчитав это вопросом времени и общего оздоровления организма.
- Это, конечно, не радикальное решение, но для профанов сойдет, застенчиво сказал Минус Первый, довольный собой и раздутый от гордости. Теперь вас никто не узнает.
В самом деле: Дашу никто не узнал - во всяком случае, госбезопасность. Не узнали и Будтова. Когда их выводили из клиники, дотошный Дудин уже стоял на ступенях и препирался с охранником. Лейтенант внимательно взглянул на выходящих, но никого не признал. Будтов и Даша так и не поняли, какая беда прошла стороной, поскольку Захария Фролыч, занятый давеча мыслями о сетке, не запомнил въедливого гостя, а Даша вообще не знала его ни в лицо, ни за глаза. Будтов вел себя довольно натурально. В отличие от Даши, он прозевал богатое зеркало, что было в холле, и не увидел, в кого превратился.
Зато внутренне Захария Фролыч преобразился так, что не заметить этого было невозможно. Он сразу понял, что дело не обошлось без колдовства, ибо знал по многочисленным рассказам о принципиальном бессилии медицины перед глумливым ликом вожделения. Но на сей раз вожделение отправили в нокаут нет, не убили, как можно, однако пригасили с пониманием, толково. Принужденный к химическому вытрезвлению, Захария Фролыч в глубине души посмеивался над Минусами - столько, сколько вообще мог смеяться в сложившихся обстоятельствах. Шприцы да капельницы могли оздоровить его с тем же успехом, что "алка-зельцер". "В меня пускали пять торпед, - бывало, хвастался Будтов, поучая младую фиолетовую поросль. - Там есть момент, когда одна уже растворилась совсем, а вторая еще не начала, его надо сечь". Что конкретно пустили в него на сей раз, Захария Фролыч не помнил: космос есть космос.