Когда Ромашков и Евсей Егорыч подъехали к бухте, море было на редкость тихое. Оно ласково шевелилось, манило разноцветными бликами и томной прохладой. Казалось, что в золоте солнечных лучей синий горизонт был наполнен спокойствием и величием застывшей, но неукротимой силы.
— Прикатили як раз... куда треба, — довольно сказал Евсей.
— Значит, здесь? — напряженно спросил Ромашков.
— А кто же ее знает, может, и уплыла. Была тут. Зараз побачим.
Евсей Егорыч как-то сразу вдруг посуровел. Сузив желтые ястребиные глаза, он напряженно вглядывался в одну точку. «А вдруг ее уже действительно нет? — волновался старик. — Скажут, сбрехал старый черт, зря всех взбулгачил».
«Если лодка здесь, — не оставляла тревожная мысль Ромашкова, — то все мы окажемся преступниками. Прошло два дня, а не удосужились детально проверить. Пыжиков с Настей кокетничает, а когда проверял, то набрел на старый катер — а ведь он лежит совсем не здесь».
Вместе с тем перед глазами стояла озорная, с цветком на груди девушка. Она так застряла в мозгах, что хоть голову отсекай напрочь. Вот так иногда прилипает к человеку какая-нибудь глупенькая поговорка или надоедливый мотив, что не сразу вышибешь из памяти.
Вспомнив в эту минуту Настю, Ромашков со злостью ударил носком сапога подвернувшийся под ноги камень и больно ушиб пальцы. К нему подошел черноусенький шофер и, беспечно покуривая цигарку, воскликнул:
— Какая красота!
— Что? — крепко сжав челюсти, спросил капитан.
— Бухта, говорю, очень красивая.
— Вы тоже очень красивы... Бороду еще отпустите.
Михаил вглядывался в море затуманенными от гнева глазами, но ничего не видел. Шофер усмехнулся и отошел в сторонку.
Евсей Егорыч, стоя на корточках, прикрыл рыжие брови ладонью, шарил глазами по желтоватому у берегов морскому дну. Вдруг он медленно сел на камни и с облегчением вытянул ноги. Протерев слезящиеся глаза, полез в карман за кисетом.
— Ну что, Евсей Егорыч? — подойдя к пастуху ближе, тревожным глухим голосом спросил Ромашков.
Старик молча продолжал набивать трубку.
— Здесь или нет? — нетерпеливо спросил капитан.
— А вы сами тоже поищите... Глаза у вас молодые, зоркие. А то скажете, как Пыжиков, — «катер»! — Евсей Егорыч хмуро раскурил трубку. — На месте! — кинув на капитана тяжелый взгляд, ответил пастух.
Приставив ладонь к козырьку фуражки, Ромашков то приседал, то поднимался, но видел только лениво покачивающееся море. В голове сумбурным клубком путались тревожные мысли. Силуэт лодки то возникал, то исчезал.
Михаил почувствовал, как кровь горячо прилила к щекам, а на лбу выступили холодные капли и потекли к нахмуренным бровям, заливая раскаленные от волнения глаза. Он вытер лицо рукавом гимнастерки и растерянно оглянулся на пастуха.
Покуривая трубочку, тот спросил:
— Ну, есть что-нибудь? Или мне это привиделось?
— Вроде есть, — неуверенно сказал Ромашков. — Море рябит.
— А море, оно почти всегда рябит! — Евсей Егорыч взял Ромашкова за рукав. — Глядите в то место, где из воды торчат два камня, чуть левее.
Последних слов пастуха Ромашков не расслышал. Он уже увидел контур затонувшей лодки, вздрогнул и опустил руки. Сердце резко колотилось, сжималось от нехорошего предчувствия. Евсей Егорыч все понял и, поднявшись с камней, начал отряхиваться.
— Вот тут как лежала — так и лежит...
Тревожа лежащие на тропе мелкие камни, которые с грохотом покатились по скалам, Ромашков спустился к берегу. Пуговицы он расстегнул на ходу. Сняв гимнастерку, швырнул ее вместе с рубашкой на накатанную морской волной щебенку, потом стащил сапоги и, войдя в воду, быстро поплыл.
Лодка была затоплена примерно в семидесяти метрах от берега на малой глубине. Осмотр был недолгим. Капитан тут же вылез из воды. Ярко грело полуденное солнце, а Ромашков дрожал и не сразу попал ногой в штанину.