А Никитин все тем же глуховатым голосом задавал майору Рокотову едкие вопросы:
— Значит, от морского ерша пострадали? Что и говорить, гребень у него ядовитый, колючий. Да, рыба эта беспощадная, хищная, всегда сидит в засаде под камнем, но и сама попадается, глупая, на приманку.
Генерал достал из кармана пачку папирос и, постукивая о крышку коробки мундштуком, задумчиво продолжал:
— А мы еще глупее: попались без всякой приманки. Это, товарищ майор, не пальчик уколоть на рыбалке... А еще называем себя доблестными защитниками границы. Шумим о достижениях, хвастаем, что у нас сто глаз и по семи звезд на лбу... Есть среди нас и такие, которые проповедуют на словах одно, а дома перелистывают отрывной календарь и подсчитывают, сколько служить осталось, чтобы потом на зорьке ершей ловить. Ведь охранять границу — это значит постоянно думать о Родине. Так, майор Рокотов, или нет?
Рокотов вытянулся, но сказать ничего не мог. От стыда у него пересохло в горле.
Резким движением Никитин поднял папиросу к губам и закурил.
— Вам, поди, не очень-то приятно слушать то, что я говорю, — продолжал он. — А мне тоже не легко видеть беспечность и куриную слепоту у некоторых наших пограничников, стыдно и тяжко от этого становится.
Генерал бросил погасшую спичку в кусты и, круто повернувшись, зашагал к видневшейся неподалеку скале. За ним устремился было адъютант, но Никитин махнул ему рукой, чтобы тот оставался на месте.
Офицеры подавленно молчали. Слова генерала легли на сердце тяжким грузом. Чего греха таить, о домике с садиком, о хорошем наборе рыболовецких снастей не раз подумывал подполковник Маланьин. А старший лейтенант Пыжиков чувствовал себя сейчас будто выставленным напоказ в самом неприглядном виде и сознавал, что он заслужил это сам, своими беспечными поступками...
— Вот каковы дела! — покачал головой майор Рокотов. — Вот так бы сам себе по башке и стукнул этим моим рваным сапогом, может, стало бы легче...
— А мне просто провалиться сквозь землю хочется, — сказал Маланьин. — Неужели мы уже начинаем горбиться, стареть?
— Ну, до старости расстояние черт меряет, который сидит в нас и крючки точит... Вот мы и попались на такой крючок, — громко сказал Рокотов. — Мы прозевали врагов, с нас и спрос. А теперь должны с честью выйти из этого неприглядного положения — найти этих лодочников.
— О каком же, товарищ майор, вы говорите крючке? Я что-то не понимаю, — разрывая и комкая в руке сорванный кленовый листик, спросил Пыжиков.
— На такие вопросы, товарищ старший лейтенант, можно отвечать только детям, потому что они маленькие, а вы взрослый. Давайте лучше помолчим. Смотрите, какая добрая погода. В такую погоду, наверное, можно отличить, ну, скажем, пароход от ялика...
Пыжиков выпрямился и, казалось, стал еще длиннее и тоньше. Из его разжатых пальцев к запыленным сапогам посыпались клочья кленового листочка, которые он тут же растоптал.
Глава третья
Долгий летний день заканчивался. Из-за темноватого пушистого облачка выскользнул солнечный луч и с размаху лег на пурпурные верхушки кавказского черноклена. Рядом рос молодой каштан с побуревшими от зноя листьями. Над ним, упираясь в небо, возвышалась серая скала с острым пиком. В ее выступах, притаившись в затишье, золотистыми грудками лежали вялые, упавшие листья. В бурные штормовые дни их загнал сюда свирепый норд-ост. Но когда подует встречный горный ветер, он крутым вихорьком поднимет высохшие листья над скалистой грядой и сбросит в бушующее море.
К каштану подошел генерал Никитин. Подтянувшись на носках, он сорвал несколько орехов и, разгрызая твердую, еще недозревшую кожуру, вернулся к группе тихо беседующих офицеров. Остановившись, генерал отогнул цепкую ветку черноклена, свисавшую на погон майора Рокотова, и неожиданно спросил:
— Какого это вы чертика с крючками вспоминали, майор?