— Завидуешь?
— Ну что ты! Рад за тебя. Был дома, заходил к вам на квартиру, но никого не застал. Мама твоя в деревне гостила.
— Да все уже там изменилось. Маша теперь агрономом в колхозе работает, замужем. Мать внука нянчит, души в нем не чает. Ну а ты как? Рассказывай!
— Да что говорить! Биография пока еще очень коротенькая. После училища служил заместителем начальника заставы... — скупо и нехотя говорил Пыжиков.
— Сейчас-то откуда? — допытывался Михаил, чувствуя, что дружок его что-то недоговаривает.
— Был на учебном пункте и тоже замом. Так случилось, что решил демобилизоваться, а мне вдруг взяли да и отказали.
— Вот как! — удивился Ромашков.
— Да, именно так.
— Ты, я вижу, чем-то недоволен.
— Всем. Понял, что служба не по мне.
— Да-а-а, — протянул Михаил. — У тебя, брат, какая-то сумятица в голове.
— Никакой сумятицы. Все логично и естественно, — сказал Петр, но, вспомнив последнее письмо Ромашкова, вспыхнул и замолчал. Потом, подумав, добавил: — У меня одно желание — уйти из армии.
— Ну а дальше?
— Буду учиться. В институт поступлю. Мне ведь только двадцать три года, и я хочу быть ученым, а не...
— Что же получается? Окончил военное училище и впустую? Ты, Петр, коммунист?
— Комсомолец. А ты?
— Уже два года в партии.
— Хорошо, что мы встретились. Ты свободен вечером? — спросил Петр.
— Найду время. Приходи в гостиницу, обо всем потолкуем.
— Приду непременно.
Михаил дал свой адрес, и они расстались.
...Петр, придерживаясь за гладкие перила, медленно поднимался по лестнице. На втором этаже он остановился и перевел дух. Пыжиков хотел этой встречи и в то же время боялся ее. Знал, что разговор для него будет нелегким. Зажатый под мышкой сверток с бутылкой вина, казалось, давил на сердце и заставлял его учащенно биться. Зачем вино-то купил? Затуманить мозги и облегчить трудное объяснение? Биография-то короткая, а жизнь шла зигзагами да с ущербинами. В Суворовском училище проказничал, грубил воспитателям, придерживался глупого принципа «свободного» товарищества. Один раз с шоферами водки напился, за что был строго наказан. Вот так и дожил, что решил уйти из армии.
Все, о чем думал Петр, поднимаясь по лестнице, он рассказал Михаилу. И много услышал от него жестоких слов. Ромашков говорил с ним откровенно и беспощадно.
...В небольшой комнате на пустой бутылке и стаканах то вспыхивал, то угасал последний луч солнца. Горячий разговор друзей начинал остывать. Петр, слушая Ромашкова, почти беспрерывно курил.
Михаил подошел к окну и открыл его настежь.
— Ты поменьше кури! — отойдя от окна, попросил Ромашков.
— От твоих слов не только закуришь, горстями начнешь махорку жевать, — с грустной усмешкой ответил Пыжиков.
— Говорю то, что думаю. Такой уж у меня характер.
Петр, склонившись к столу, смял над пепельницей папироску и, подняв голову, тихо спросил:
— По-твоему выходит, что я какой-то нравственный урод?
— Нет. Это гораздо сложнее, чем ты думаешь. Даже и не в том дело, что ты пил с шоферами водку, нарушал дисциплину. Конечно, это похуже, чем горстями махорку жевать. Можно пожевать ее и выплюнуть. Беда в том, что ты эту жвачку во рту держишь. Говоришь, что ты совершил этот поступок сознательно — чтобы тебя уволили из армии, что тебе все надоело...
— И не скрываю этого. Сказал тебе, что решил стать ученым. Все делал сознательно.
— Дурацкая сознательность! — сердито проговорил Ромашков.
— Возможно, — пожал плечами Петр и, тряхнув головой, добавил: — Давай закажем еще одну бутылку. От твоих слов у меня в горле пересохло.
— Я пить не буду и тебе не советую.
Михаилу было искренне жаль Петра за то, что он бравирует своим ухарством, глупым лихачеством.
Пыжиков сидел насупившись, одной рукою барабаня пальцами по столу.
Ромашков присел на диван и, взяв со стола журнал, стал перелистывать.
Оба чувствовали, что разговор не окончен. Но не знали, как начать его снова.
Михаил вспомнил, что ему надо идти встречать Наташу, и посмотрел на часы.
— А ты пошел бы ко мне заместителем? — вдруг спросил он Петра.
— Не знаю... Пожалуй, это зря, — растерянно ответил Пыжиков.
— Выкинь ты эту жвачку и говори от чистого сердца! — с досадой в голосе сказал Михаил.
— А что мне говорить? Ведь и так все ясно. Тебе вдруг захотелось мной командовать, учить, воспитывать... Я сказал тебе, что не люблю власти над собой. Вот, например, я предложил выпить еще вина, ты отказался. Значит, тоже живешь, как хочешь! В комнате я дыму напустил, ты сделал сейчас замечание. Вот видишь...