— Да! — коротко ответил Никитин усталым, безучастным голосом.
Это испугало Пыжикова, но в то же время придало ему смелости.
— Какое, товарищ генерал, по отношению ко мне, — четко спросил он, — вы намерены принять решение?
— Вы это о чем? — оторванный от своих мыслей, спросил Никитин.
— Я хотел бы знать...
— Что вы хотели бы знать?
— Я хотел бы знать, как со мной поступят...
Вместо ответа Никитин попросил шофера сбавить газ, ехать медленнее. Повернувшись к Пыжикову, генерал положил локоть на откидную спинку, в упор спросил:
— А вы уверены, что именно я должен принять какое-то решение о вас?
— Да, конечно.
— Ошибаетесь. Решение должен принять начальник отряда. Как он поступит и что с вами будет — я этого не знаю.
— Очевидно, отдаст под суд, — с трудом выговаривая слова, сказал Пыжиков.
— Возможно, — протяжно, в раздумье ответил Никитин, потирая ладонью скуластую щеку, и тут же твердо добавил: — Да, да... Наверное, будут судить.
— Это и ваше мнение, товарищ генерал? — стараясь сдержать в голосе дрожь, спросил Петр.
— Вы, молодой человек, слишком много хотите знать.
— Но прежде вы мне сказали, что сами не знаете, как поступит начальник отряда. Значит, теперь...
— Это значит, что вы стараетесь поймать меня на слове. Я сказал в другом смысле, в человеческом. Что с вами будет? Был советский офицер, пограничник — и нет его... А вот что станет с человеком — не знаю.
— Выходит, я уже конченый? — Петр расстегнул ворот гимнастерки.
Темнота сгущалась. С высоких гор быстро спускалась теплая южная ночь.
— Как офицер, да! — посматривая вперед на мелькавших за радиатором бабочек, ответил Никитин. — Ничего другого я вам сказать пока не могу. Мне только жаль, что я не встретил вас раньше, во время вашего бессмысленного кочевья с места на место.
— Что же тогда было бы, товарищ генерал? — тихо спросил Петр. Проскользнувшая в словах генерала нотка жалости чуть-чуть окрылила его. На минуту вздохнулось легче.
— Что было? Думаю, что никогда бы этого не случилось. Вы хотите знать почему? Я вам отвечу. Гонять недисциплинированного офицера, да еще с изъянцем в характере, с одного места на другое — бессмысленно и глупо. Вас надо было какому-нибудь строгому человеку держать около себя и ждать, пока не научитесь по земле ходить... А то часто нос расшибаете. Вот я имею привычку...
— Значит, я человек конченый? — снова переспросил Пыжиков.
— Вот видите, у меня одна привычка, а у вас другая. Вы перебиваете старших, не дослушивая их до конца.
— Виноват, товарищ генерал.
— Я, например, хороших солдат и офицеров держу при себе, но и самых плохих, самых последних разгильдяев тоже никому не отдаю. Почему? Потому что хорошие люди мне нужны самому, а сбывать плохих бесчестно. Мало того, что расписываешься в своей слабости, — наносишь вред товарищу по службе, вред общему делу, которому мы все служим. А вот с вами поступили именно таким образом. В вашем поступке, вернее в вашем преступлении, есть своя неумолимая логика. Есть свои причины.
— В эти дни я многое понял. Но я не понимаю одного. Извините, товарищ генерал, может быть, я какой-нибудь сумбур скажу, но от сердца... Не понимаю, зачем меня держали в войсках? Я несколько раз подавал рапорты, хотел демобилизоваться, поступить в институт, а мне отказывали и давали нагоняй... Правильно ли это? Военная служба не по мне. В этих условиях я испытываю подавление своей личности... Простите, что я сказал несколько резко, — низко опуская голову, закончил Пыжиков.
— Встречал таких... Мозг вроде здоровый, а философия гнилая, с этаким скверным анархистским душком. «Подавление личности»... Слова-то какие научились завертывать. А почетный долг гражданина, служение Родине? Забыли? По-вашему выходит, что об этом должны помнить только сержанты Нестеровы и солдаты Кудашевы? Может быть, вам, окончившему два училища, прочитать еще курс политической грамоты? А вы забыли, что была и гражданская война и Великая Отечественная?.. Да как вам не стыдно говорить мне такие слова? И еще спрашиваете меня, как я с вами поступлю...
Никитин замолчал и отвернулся к окну. На машину наплывал сверкающий огнями город. На шоссе стало светлее и оживленнее. Пыжиков видел насупившееся лицо генерала и с волнением ждал самого главного. Он решился на все — будь что будет. Его интересовало, как поступит с ним этот суровый и, видимо, очень справедливый человек.
— Вы, товарищ генерал, не закончили своей мысли, — напряженно, с упорной настойчивостью проговорил Пыжиков.