— Вот именно уникальный!
— В чем же его уникальность?
— Так это же теплая чаша. С севера и с востока прикрывает эту чашу айпетринская скальная гряда высотою в семьсот пятьдесят метров. Там растет самый сладкий виноград... Детишки твои когда-нибудь наедались винограда досыта?
— Каждый год лопают вволю.
— Поди, привозил из санатория...
— Эка, брат, что придумал! Все лето ежедневно заявлялись домой с черными до самых ушей губами от черники, с красными носами от малины, земляники, черной смородины... Они родились тут, в этом приволье. Здесь совершались все первые открытия: и первый цветочек, и первая ягодка на пригретой солнцем кочке, и первый букварь на школьной парте. Застава — это их родина. Неужели нельзя понять, что в Шаштокайских лесах все для них родное: и кустики, и пролески, и ежата, и дикие козленки, лосенки, которые зимой сами приходят на заставу в гости. Наверное, это все же хорошо. Но вот когда мы для своих детей ищем ягодки послаще...
Не раз Павел Иванович вспоминал о таком разговоре, когда о нем проявляли особую заботу. Его же заботило совсем другое. За двадцать лет жизни в Ясенках он так свыкся со службой, слился воедино и с казармой, знакомо красневшей черепичной крышей, и с конюшней, наполненной душистым сеном, и с целой шеренгой стройных, шумливых, по-настоящему родных берез. Как можно было забыть его первый приезд на заставу! Было ему тогда двадцать с чем-то лет. Застава была новенькая и, как он сам, молодая, окруженная пышными приземистыми елочками.
— Комиссия должна прибыть из отряда, — сказал ему старый начальник, знакомя с хозяйством заставы, — вот я и приказал навести порядок, дорожки порасчистили, елочки велел посадить... Что, плохо, скажешь?
— Ничего, — кивнул лейтенант Андреев. Он был застенчивый, скромный офицер.
— Начальство нужно уметь встречать, — поучал капитан.
Павел Андреев не знал толком, как надо встречать начальство, и боялся признаться в этом, совсем не подозревая, какой выйдет конфуз с елочками. Проходили дни, а начальство не появлялось. Не дождавшись его приезда, капитан укатил в отряд оформлять свою демобилизацию. Весенние дни становились все жарче, елочки съежились и начали менять цвет, превращаясь из ярко-зеленых в бурые. Однако молодому начальнику хватало дел и без елочек. Он добросовестно осваивал участок границы, вывозил солдат на стыки, бороновал контрольно-следовую полосу, проверял, неизвестно в который раз, надежность сигнализации и почти совсем забыл о комиссии. Она нагрянула неожиданно — под вечер и была не просто комиссией поверяющих: прибыл генерал из округа, захотевший познакомиться с делами молодого хозяина заставы. Его сопровождали начальники отряда и политотдела.
Рапортуя генералу, лейтенант Андреев стоял между кудреватыми елочками, на посыпанной песком тропочке, ведущей к входу в помещение заставы. Приняв рапорт, генерал почему-то сразу же заинтересовался елочками, подозрительно переменившими цвет, потрогал за кончик веточки самую кокетливую. Она затрепетала под крепкой рукой генерала — старого рубаки и брызнула сухими иголками в разные стороны. Генерал потянул за ветку сильнее. Елка совсем бесстыдно оголилась и покорно легла ему на плечо.
— Это что же, маскарад с Нового года? — освобождаясь из объятий увядшей красавицы, спросил генерал.
О том, как дальше развивались события, Павлу Ивановичу, когда он устроил себе выходной день и надел шелковую тенниску, вспоминать не хотелось. Однако память — штука назойливая, порой фотографически точная: разве можно было забыть, как высокий, подтянутый генерал, в отутюженном кителе, шагал вдоль ряда елочек и легко вынимал их из земли одну за другой? Следом за ним молча шло начальство из отряда, сердито отбрасывая в сторону осыпавшуюся декорацию. Хотя Павел Андреев и не принимал участия в сооружении такого украшения, но все равно ему было стыдно и за уехавшего капитана, да и за себя тоже...
В тот же день генерал вместе с сопровождающими уехал на соседнюю заставу. Долго Павел Иванович стыдился смотреть солдатам в глаза и не мог успокоиться до тех пор, пока не съездил в лес. Ходил с лопатой в руках от одной молодой березки к другой, полюбившуюся выкапывал с корнем. Солдаты осторожно вынимали ее вместе с землей, бережно несли и укладывали на застланную брезентом бричку. На месте, где стояли декоративные елочки, Андреев посадил настоящие березы. Они выстроились вдоль казармы, шагнули стройным рядком до жилого офицерского дома, образуя чудесную аллею, как в знаменитом Беловежье, где начальником заставы сейчас приятель Павла Ивановича — Алексей Гордеевич Григоренко. Но тогда еще не было его в Беловежах, как не было даже в помине и этих березок, которые теперь серебрились на утреннем солнце чистыми стволами, звонко и молодо играя рубчатыми листочками. Время бежит и быстро укорачивается, как полуденная тень. Такова жизнь. Березки, посаженные Андреевым два десятка лет тому назад, стрельнули верхушками поверх крыши казармы. Одну, самую крайнюю от жилого дома, в прошлом году хлестнула молния и расщепила от макушки до комоля. Умерла березка. Пришлось спилить. Павел Иванович сам спилил ее лучковой пилой — срезал нарочно повыше, чтобы можно было в свободную минутку посидеть на пне, выкурить сигарету и обдумать очередные деда.