Сержант Гриша Галашкин сидел в центре, глубоко вздыхая, часто нагибался и поглаживал босые ступни ног. Товарищи ему сочувствовали и активно давали советы, как обратить его сильно пострадавшие сапоги в их изначальный вид.
— Надо взять подсолнечное масло, понимаешь, сержант, — по-белорусски, твердо нажимая на окончания слов, говорил Володя Ицынков. Речь его была, как обычно, быстра и напоминала скороговорку.
— Лучше уж сливочное, — вставил рядовой Гончар.
— Полно тебе, Василий. Не ковыряй! Я дело говорю. Чуешь, сержант, постное масло! Добре их промазать, крепенько размять, потом зробить такие, понимаешь, рогульки...
— Какие еще рогульки? — уныло спрашивал Григорий.
— А чтобы растянуть холявы. Яще надо сыскать яку-нибудь железяку...
— А зачем железяка? — спросил Мельник, тоже крайне заинтересованный в обратной модернизации своих сапог.
— А чтобы за ушки привязать веревочку — мутузочек такий — и подвесить груз, щоб холявы классно назад оттягнулись. Понял?
— Вон отцепи от челябинца, що полосу правит, один или пару траков, — снова ехидно посоветовал Гончар.
— Ты, Гриша, не слухай этого баламута Ваську, а позычь у шоферов якую-мабуть негодную запчасть и оттягнешь за милую душу!
— Оттягнешь... смазать... Щоб они пропали, те гармошки и тот, кто их придумал. Майор так смазал по мозгам, аж за ухами свербит... — Мельник поскреб в потылице, обращаясь к Ицынкову, спросил: — А ты, Володька, що зробыв со своими?
— Мои пока на распарке. Уж я-то не так зроблю, как вы, дурни. Такие сборю гармошечки, будь ласка! — заверил Володька и тут же начал объяснять придуманную им технологию. — Весь класс в том, як сушить...
— Брось ты это дело, пока не поздно, — проговорил Мельник. — Майор увидит, будет тебе класс.
— Так вы ж свои загубили! А я две недели ломаю башку, як мне сделать самым наилучшим образом. Разве сапоги можно мариновать в сушилке? Это принудительное для кожи явление. Сушить надо постепенно и на солнышке, дурни вы этакие!
— Поймает старшина, даст тебе солнышко, — снова пытался урезонить друга Мельник.
— А вы знаете, хлопцы, что требует старшина? — вмешался Лукьянчик. При ярком свете на нежном, девичьем лице дежурного дрожала рыжая россыпь веснушек.
— Что требует старшина? — спросил Галашкин.
— Наказания за порчу имущества и не хочет давать заменки. — Голубые прямо-таки невинные глазки Лукьянчика загадочно посмеивались. Трудно было поверить, что владелец этих ласковых глаз скоро выкинет с гармошками такой номер, о котором долго будут вспоминать на заставе и передавать от пополнения к пополнению. Недаром сегодня по долгу службы дежурного он часто заходил в канцелярию и, ожидая приказаний, чутко, как заяц, прислушивался к каждому слову начальства.
— Так и сказал старшина? — переспросил Галашкин.
— Да. Так и сказал.
— От же усач! — вздохнул Мельник. — Но а майор що?
— Майор сказал, что пусть обратно распаривают и утюжат, а нет, хай щеголяют в чем есть...
— Вот так, пляши и смейся... — Мельник оглядел задранные носы своих сапог, нагнулся и попытался поднять, расправить голенища. Чувствуя, что заскорузлая кожа не поддается, сокрушенно покачал головой. — А старшой, значит, крови жаждет...
— А знаете, други, что я придумал? — вдруг заговорил Гончар. Голос его раскатился в молодом задорном смехе. — Ой же будет номер!
— И что ты такое мог придумать? — спросил Ицынков.
— Надо смастерить гармошки самому старшине. О, то была б забава!
Кто-то сдержанно хихикнул, но тут же смех замер. Все насторожились.
— Перестань языком трепать. — Галашкин смял кулаком подушку и перебросил ее с места на место. В нем, по сути, никогда не угасало чувство сержантского долга. Болтовня Гончара ему была неприятна.
— О таких вещах, мой дружок, говорят на канале, на Черной Ганьче, когда в воду ныряют, — не проговорил, а с протяжной многозначительностью пропел Лукьянчик и предупредил Мельника, что ему пора собираться на службу.
— Знаю, — буркнул Михаил и притопнул изувеченным сапогом. — Взглянув на Гончара, добавил: — А хотел бы я побачить ту потеху...
— Ты еще не успокоился? — спросил его Лумисте.
— Точно, пляши и смейся, — признался Мельник.