В антракте Джон-Грейди надел шляпу и спустился в фойе. Спрятавшись в нише с позолоченными стенами, он свернул сигарету, а потом долго стоял, упершись в стену подошвой, и курил, а проходившие мимо зрители поглядывали на него с удивлением. Одну штанину он подвернул и время от времени стряхивал мягкий светлый пепел в углубление получившейся манжеты. Замечая мужчин в таких же, как у него, шляпах, Джон-Грейди молча кивал им, а они ему. Затем свет в фойе померк, и Джон-Грейди вернулся в зал.
Он сидел, поставив локти на спинку переднего кресла и подперев подбородок кулаками, и сосредоточенно следил за происходящим на сцене, в душе надеясь, что пьеса объяснит ему что-то важное об этой жизни, растолкует, что собой представляет окружающий мир, но его надежды оказались напрасными. Пьеса была начисто лишена какого-либо смысла. Когда в зале снова вспыхнул свет, публика зааплодировала. Мать вышла поклониться публике раз, другой, третий, потом все актеры выстроились на сцене и, взявшись за руки, тоже принялись кланяться. Затем занавес опустился, и зрители стали расходиться. Джон-Грейди долго сидел в пустом зале, потом надел шляпу и вышел на холодную улицу.
Утром он отправился в город позавтракать. На улице было темно и ноль градусов. В Тревис-парке лежал пушистый снежный ковер толщиной в фут. Единственное работавшее кафе оказалось мексиканским. Джон-Грейди заказал яичницу и кофе и стал просматривать газету. Он думал, что найдет там упоминание о спектакле и о матери, но и тут его надежды не сбылись. Кроме Джона-Грейди, в кафе посетителей не было. Обслуживала его юная мексиканочка. Когда она поставила перед ним тарелку, он отложил газету в сторону и отодвинул чашку.
¿Más cafe?[13]
Sí por favor[14].
Она принесла кофе:
Hace mucho frío[15].
Bastante[16].
Джон-Грейди шел по Бродвею, сунув руки в карманы и подняв воротник от ветра. Зайдя в отель «Менгер», сел в кресло в вестибюле и, закинув ногу на ногу, развернул газету.
Около девяти в вестибюле появилась мать под руку с каким-то мужчиной в костюме и расстегнутом пальто. Они вышли на улицу, сели в такси и уехали.
Джон-Грейди долго сидел в кресле. Потом встал, сложил газету, подошел к конторке. Портье вопросительно на него посмотрел.
А в каком номере у вас остановилась миссис Коул?
Коул?
Да.
Минуточку.
Портье стал просматривать регистрационный журнал, потом покачал головой:
Нет, такой у нас нет.
Спасибо, сказал Джон-Грейди.
Последний раз они выезжали верхом вместе в начале марта, когда резко потеплело и вдоль дорог запестрели «мексиканские шляпы». В округе Маккалох они дали лошадям передохнуть, потом двинулись дальше вверх, по среднему выгону вдоль речки Грейп-Крик. Вода в реке была чистая и казалась зеленоватой от прядей мха на каменных перекатах. Они медленно ехали по долине вверх среди зарослей мескита и нопала. Вот позади уже остался округ Тома Грина, начался округ Кока. Пересекли старую шуноверову дорогу и углубились в горы, кое-где поросшие кедрами. Под копытами лошадей похрустывала базальтовая крошка. День выдался ясный, и на синих горных хребтах в сотне миль к северу были хорошо видны шапки снега. Ехали почти не разговаривая. Отец, чуть подавшись вперед, держал поводья в одной руке всего на пару дюймов выше седельного рожка. Болезненно исхудавший, он словно терялся в собственной одежде. Он ехал и смотрел по сторонам глубоко запавшими глазами так, будто окружающий мир внезапно сделался не таким, каким был всегда, — или, хуже того, словно наконец-то предстал в своем истинном обличье. Увиделся таким, каким был искони и каким вовеки пребудет. Джон-Грейди, ехавший впереди, держался в седле так, словно в нем и родился, что, в общем-то, почти соответствовало действительности. Глядя на него, верилось: родись он в стране, где и слыхом не слыхивали о лошадях, он все равно отыскал бы их, достал хоть из-под земли. Он быстро смекнул бы, что в этом мире трагически не хватает чего-то такого, без чего и сам он, и этот мир не могут нормально существовать, пустился бы странствовать и не успокоился до тех пор, пока не нашел бы лошадь и не понял, что именно это существо, которое он видит впервые, ему необходимо.
К полудню они оказались на столовой горе, где когда-то было ранчо, а теперь среди камней виднелись столбы бывшей ограды с остатками колючей проволоки, какой нынче уже нигде и не встретишь. Проехали покосившийся амбар, потом останки старинного деревянного ветряка, покоившиеся среди валунов. Нигде не останавливаясь, они неуклонно продвигались вперед. Из низин вылетали спугнутые ими утки. К вечеру они спустились к заливным лугам-красноземам и вскоре подъехали к городку, носившему имя Роберта Ли.