Делегаты съезда, как записано в стенограмме, встретили его так: «Бурные аплодисменты, переходящие в овацию. Все встают. Возгласы: «Да здравствуют пограничники!»
О чем он говорил? Самому Ивану казалось, что обращается он к ребятам, с которыми работал на Голубовском руднике. К своему отцу. К матери Алексея Махалина и других полегших за Родину.
Гордо назвал Иван своих бесстрашных товарищей, первых пограничников, Героев Советского Союза: командир отделения Гильфан Батаршин, лейтенант Василий Виневитин, лейтенант Алексей Махалин, лейтенант Петр Терешкин.
Закончил он свое слово к съезду партии стихами. Теперь они кажутся пророческими, клятвой тех, кто вскоре встретил в дозоре на западных рубежах зыбкий рассвет 22 июня 1941 года:
И если тревога охватит границы, То, в жаркую схватку идя, До полной победы готовы сразиться, Ни жизни, ни сил не щадя.
Вот таким оно было — поразительное и вместе с тем закономерное будущее Ивана Чернопятко. Но ведаем это мы теперь, спустя много лет. Ведаем, прервав рассказ о боях на сопке Заозерной в ночь на 31 июля 1938 года. А тогда… Для Ивана та огненная ночь не прерывалась.
6 часов 37 минут.
Патроны кончались. Посланный за ними Захаров не вернулся. Еле отбившись последними гранатами, Чернопятко и Волков оставили себе по одной.
Правее, где дрались пограничники во главе с начальником заставы Терешкиным и лейтенантом Христолюбовым, огрызался короткими очередями единственный уцелевший «максим». А еще дальше, с оконечности правого фланга, отстреливались человек десять под командой политрука Долгова.
В строю оставалось не более двадцати пограничников. Иван знал, что почти все они ранены.
Раскаленному схваткой Ивану показалось: дрогнуло небо. Рассекши его, качнуло и сдвинуло тьму острое лезвие рассвета.
И, будто стараясь остановить зарождавшийся день, с другого берега реки, из темноты, загремела канонада. Ее поддержали пушки, установленные совсем близко, в Хомоку, у подножия Заозерной. Сопка содрогалась от разрывов, со смрадом и багровым пламенем кромсавших ее.
Наземное наблюдение и аэрофоторазведка уточнили: с рассветом 31 июля по Заозерной, Безымянной и подходам к ним открыли огонь 40 батальонных, полковых и 10 тяжелых, дивизионных орудий.
Артиллерия против горстки пограничников! 50 пушек против 20 солдат. По две с лишним на брата…
Это последняя надежда захватчиков. Прикрываясь пушечной пальбой, нападавшие бросились на штурм уже не фронтальными колоннами, а более подвижными группами, по-видимому полувзводами. Тут осколками снаряда и разбило ручной пулемет, ранило Ивана.
Под ураганным огнем связист Волков подтащил ящик гранат. Бросать их Иван научил Волкова по-своему: сдернуть с предохранителя и не сразу бросить — дать сработать рычагу; щелкнув, он надавит на боек, тут надо сразу, метнуть — и граната срабатывает в самой гуще врага.
Или так: увидят, как ползут снизу, — не бросают гранату, а спускают ее по склону; пока докатится — и взрыв.
Как кость в горле эти гранатометчики для штурмующих. Сразить старались их из ручных пулеметов, выцеливали их снайперы, обкладывали огнем из миномета. Чернопятко с Волковым притихли, не шевельнутся. Очередная группа решит, что с ними покончено, рванется вперед — а тут им снова в упор полетят гранаты.
Вот так вдвоем с Волковым они и сражались. А когда патроны и гранаты кончились, швырнул Иван в ближних к нему со злости камень — те в разные стороны шарахнулись, ожидая взрыва…
Осколками снарядов были ранены почти все герои Заозерной, многие по два раза. Пал умелый и мужественный командир старший лейтенант Сидоренко. Чередовались у «максима» лейтенант Терешкин и замечательный пулеметчик Тараторин: ранят одного — стреляет другой. Сменялись, пока снарядом не разбило «максим». Был тяжело ранен Терешкин. Тараторин погиб, когда перевязывал командира.
Лейтенанта Христолюбова почти одновременно ранило в руку и голову. Выбыли из строя отважные пулеметчики: Зуев, Ермолаев, Жиленков. Сраженный осколком в голову, упал Чернопятко, и тут же пуля еще раз пробила ногу. Это было в ту ночь его четвертое ранение.
* * *Что упал Иван, залитый кровью, не знал его друг Гильфан Батаршин. Не знал. А все же именно в те тяжкие минуты, во тьме, под вражеским огнем, искал Ивана, спешил ему на помощь.
«Заводной» — давно уж прозвали так ребята комсорга Батаршина за неуемную его энергию. Казалось, помимо обычных человеческих сил парня «дозаряжает» какой-то дополнительный аккумулятор высокого напряжения. Бывало, все безмерно устали — а Гильфан у товарища, что послабее, часть груза себе на плечи взвалит. А если кому-то в наряде или работе достается что-то потруднее, Гильфан мгновенно сам за это берется.