— Сейчас будет возвращаться на заставу наряд Пескова.
Прижимаясь к траве, они услышали шаги. На фоне неба вырисовывались очертания двух бойцов. Первый из них остановился как вкопанный, вскинул автомат:
— Стой!
Лейтенант Лопатин ответил, а Галченков, когда наряд подошел вплотную, сказал весело шепотом:
— Таки учуял, Песков! Ну и нюх у тебя! Сразу видно — земляк, ивановец.
Обе пары пограничников разошлись, и снова стало тихо на дозорной тропе, только монотонно пели свою ночную песню неугомонные кузнечики.
Евдокия Гласова, жена политрука, в этот вечер запоздала в баню. Ей удалось помыться лишь после полуночи. Обвязав вафельным полотенцем мокрые волосы, она пробежала в шлепанцах по росистой траве до квартиры и уложила спать дочку Любу. А когда Люба заснула, Гласова вышла на крылечко.
От Буга тянуло прохладой.
В кустах ивняка над самой рекой, где залегли сейчас пограничные наряды, щелкали на разные голоса соловьи.
Из села Скоморохи доносились звуки мандолины. Потом вступила гитара. «Должно быть, у Захара Пеньковского», — подумала Гласова. Она знала, что к нему часто заходят пограничники поиграть на гитаре и мандолине и что Захар не только радушно принимает гостей, но и сам учится от них новым советским песням.
Кое-где в Скоморохах и в соседнем селе Ильковичи, расположенном слева от Карбовского луга, в хатах еще светились огоньки. Сегодня весь день колхозники этих сел везли из леса деревья для новых колхозных построек, которым предстояло вырасти на бывших землях графа Дзедушицкого, переданных крестьянам Советской властью. Возчики, в сумерках уже вернувшиеся в свои села, сейчас готовились ко сну.
А в это время за Бугом, в полукилометре от заставы, по всем правилам немецкого педантизма министерство внутренних дел Германской империи передавало границу «государственных интересов рейха» вермахту и его главному армейскому командованию. Министр Фрик сдавал границу главнокомандующему всех вооруженных сил Германии фельдмаршалу фон Браухичу.
В лесах, на просеках, в лощинах, просто на открытых полях от Перемышля до Устилуга и тут, на стыке Галиции с зеленой Волынью, 21 июня с наступлением темноты, а кое-где и раньше был прочитан приказ Гитлера о том, что германская армия в 3.00 по летнему европейскому времени должна перейти границу и ударить по Красной Армии.
То, чего, конечно, никак не могла бы увидеть сквозь густую темень июньской ночи Евдокия Гласова, чувствовал сердцем ее земляк-ивановец, боец тринадцатой заставы Николай Сорокин, бывший слесарь ткацкой фабрики «Красный Профинтерн», сын старого рабочего из Вичуги.
Уходя по ночам в наряд, Сорокин тоже слышал и ворчание немецких танков, и отдаленную канонаду проверяемых гитлеровцами тяжелых орудий, и, наконец, участившийся стук топоров в Черном лесу, где немецкие саперы готовили паромы.
В памяти Сорокина запечатлелся густой хвостатый след, оставленный высоко-высоко в чистом небе самолетом «фокке-вульф». На глазах у всех этот немецкий разведчик пролетел в пятницу над советской границей, временами удаляясь к Тартакову и к Каменке-Струмиловой и, должно быть, фотографируя все то, что его интересовало. Следя за полетом «фоки», Николай Сорокин сказал своему товарищу по заставе Никитину:
— Ну, быть войне!..
Сейчас, когда Евдокия Гласова вошла в помещение заставы, Николай Сорокин, вешая себе на грудь новенький автомат, сказал ей:
— С легким паром!
Собираясь в наряд, он снял с пирамиды ракетницу. Протер ствол ветошью.
Гласова хорошо запомнила, что, перед тем как перешагнуть порог и исчезнуть во тьме, Сорокин сказал ее мужу:
— Что-то тревожно мне сегодня. Так сердце и ноет, почему-то муторно на душе.
И что было особенно странно, Сорокин при этом улыбнулся. Его большое смуглое лицо с глубокими глазами и раскрыльями черных изогнутых бровей светилось доброй улыбкой.
Разбуженная грохотом рвущихся невдалеке снарядов, Гласова увидела, что она одна.
Политрук после первого же выстрела помчался на заставу.
«Что это? Маневры? А может, в подвале заставы взорвались боеприпасы?» — подумала Евдокия.
Падали на пол, разбиваясь на мелкие кусочки, оконные стекла. Сиреневый рассвет вползал в комнату вместе с кислым запахом пороховой гари.
Плакала, протирая кулачками заспанные глаза, Люба. За стеной, у Лопатиных, слышался надрывный голос жены начальника заставы Анфисы:
— Леня!.. Милый! Куда же?..
Они выбежали почти одновременно из командирского домика: Гласова с Любой и Анфиса Лопатина вместе с детьми и матерью мужа.
Пробегая по двору к дому заставы, Евдокия вспомнила полные тревожного предчувствия слова Николая Сорокина. Вспомнила эти слова еще и потому, что увидела высоко в небе, там, на берегу Буга, на линии границы, красные сигнальные ракеты. Николай Сорокин пускал их одну за другой до последнего дыхания. Он давал знать родной заставе о продвижении врага…