А те, кто вытоптал колхозные овсы, кто шагал по Карбовскому лугу, уминая подорожник и лютики своими тяжелыми гофрированными подметками, валяются убитыми вокруг. Один из них, издали похожий на пугало, повис прямо на заборе, уцепившись в предсмертной судороге за колючую проволоку.
Все это видит стариковскими, но еще зоркими глазами Никита Пеньковский. Но, радуясь дымку над заставой, старик замечает и то, от чего тревожно сжимается его сердце.
Четверка коней с зарядным ящиком и длинноствольной пушкой останавливается возле моста в Ильковичах. Ездовые быстро распрягают лошадей и уводят их на зады села, оставляя пушку артиллеристам. Несколько немецких орудий на конной тяге поворачивают в Скоморохи. Проходит несколько минут, и Пеньковский видит, что артиллеристы выкатывают их на позицию за хатой Бецелюка. Одно орудие они устанавливают во дворе Бойчука. Под старым вязом в Ильковичах, около усадьбы Григория Гурского, также появляется расчехленный орудийный ствол. На задах хутора Задворье, совсем близко от заставы, фашисты суетятся у пушек, открывают снарядные ящики.
— Ой, лышенько, що ж то будэ! — слышит у себя за спиной голос жены Никита Пеньковский. — Там же дети, женщины! — Она утирает слезы вышитым краем передника и тоже не может оторвать глаз от заставы.
…Уже от первого залпа облако розовой пыли взлетает над домом и долго висит в утреннем воздухе. Разлетаются во все стороны кирпичи старой кладки, и тонко визжит где-то рядом над головами еще, должно быть, горячий снарядный осколок.
— Беги в подвал, тут опасно! — подталкивает жену Никита.
Он остается один, приседает возле стодолы и, вздрагивая при каждом новом залпе, видит, как с упрямой и жестокой последовательностью снаряды впиваются в здание заставы. Все оно, как пламенем, охвачено розовой пылью, и в этой пыли ярко вспыхивают новые разрывы. И снова после быстрых вспышек разрывов разлетаются обломки кирпича, плитки черепицы.
Вот рухнула левая половина верхнего этажа вместе с крышей и балками. Вот вырвало угол с торчащей трубой и трубу зашвырнуло на высокую акацию.
Орудия выплевывают буро-красное пламя. Снаряды один за другим подтачивают нижний этаж дома, отгрызают куски его стен, и наконец фасад здания рушится, увлекая за собой другие стены.
Долго расползается в воздухе густое, почти багровое облако кирпичной пыли, сажи и дыма. Странной кажется тишина, возникшая на полях.
Ветер рассеивает остатки кирпичной пыли, и Пеньковский видит, что бывшего здания фольварка больше нет.
На холме, где еще так недавно высился высокий прочный дом, сейчас лишь груда развалин. Уцелело только каменное крыльцо под железной крышей да ведущий от него в первый этаж коридор. Пеньковский представляет себе, сколько пограничников завалено обломками. Он мысленно видит убитых детей, женщин, задыхающихся бойцов, тщетно пытающихся выбраться из-под развалин.
Кроме женщин, детей и раненых, в подвале остался лишь Зикин. Он пришел за патронами и задержался, ожидая, пока женщины набьют ленту. Все остальные люди были в укрытиях, в блокгаузах. Когда оба этажа рухнули, гибель здания не вызвала жертв.
— Ох ты! — вскрикнул Зикин, услышав, как тяжело повалилась стена.
В подвале сразу потемнело, как в осенний день, когда дождевая черная туча неожиданно заслонит солнце.
Разрушив два этажа дома, гитлеровцы, сами того не подозревая, оказали услугу его защитникам. Над подвалом образовалась шапка из обломков стен и щебня. Вековые своды подвалов поддерживали этот прочный настил, и снаряды не причиняли вреда сидящим внизу.
Лишь в одном месте, там, где стена подвала, обращенная к Карбовскому лугу, поднимаясь из земли, была обнажена, остатки здания оставались особенно уязвимыми для артиллерийского обстрела. Правда, как раз здесь подвал разделялся на несколько отсеков и узких коридорчиков, которые своими внутренними перегородками, как переборками в трюме корабля, усиливали наружную стену.
Опасаясь атак именно с этой стороны, лейтенант Лопатин приказал держать здесь наготове ручной пулемет.
Смотровая щель в замурованном окне была превращена в бойницу. Возле окна залегли Максяков и Перепечкин.
После того как дом рухнул, фашистскому лейтенанту волей-неволей пришлось повести на приступ остатки приданной ему роты.
Лейтенант поднял ракетницу, целясь ею прямо в ненавистный ему алый флаг, по-прежнему спокойно развевающийся над развалинами.