Выбрать главу

— Ну вот что, Яков Яковлевич, — решил военком, — в дивизии ты обуза. Оставайся в политотделе. Будешь лечиться. И работать инструктором. А оправишься окончательно, станешь моим помощником по комсомолу.

И вот теперь водитель, чертыхаясь, везет Гусарова и капитана Козачка по адовой грязи. Машина проползает в сутки по 20 километров, к тому ж часто выходит из строя. Раздосадованный такой черепашьей ездой, Сергей Ильич приказывает ехать за обочиной — там, возможно, есть мины, но зато нет такой грязи, которая задерживает выполнение им приказа командования. На подъезде к мосту через какую-то невидную речонку подорвалась впереди подвода. Когда они подъехали, помогать было уже некому. Противотанковая мина разнесла повозку, лошадь, пожилого ездового в клочья, в куски. Сняли шапки, постояли несколько минут…

Полдня Гусаров, уступая настойчивости Козачка, терпеливо позволял «козлу» тащиться по грязи, потом не выдержал:

— Товарищ водитель, езжайте по целине, так мы до самой победы не приедем в Ростов…

Ехали иззябшие, простуженные, но бодрые. Во-первых, потому что наши наступали. Война повернула вспять, на запад, и теперь уже ничто не могло остановить уверенного победного движения Красной Армии. А во-вторых, хорошее настроение всем поддерживал Сергей Ильич. Хотя и водитель, и комсомольский секретарь видели и понимали, что генерал не железный и ему, как и им, холодно, сыро, да, кроме того, он должен нервничать из-за непредвиденных дорожных задержек, ни разу они не почувствовали, что Сергей Ильич злится, раздражается, выказывает усталость…

Прежде всего он не позволял ни себе, ни им звать женщин «мамаша». «Хозяюшка, можно у вас переночевать?..» «Спасибо вам, хозяйка, за приют и за ласку…» В деликатности этой формы обращения Яков убедился после того, как одну женщину назвал «мамашей». В старом тулупе, рваном платке, разбитых рыжих сапогах, усталая, понурая, она на улице глянулась парню старухой. И только в доме, когда она пригласила их войти, разделась, засмеялась гусаровской шутке, капитан понял со стыдом, что перед ним его ровесница…

— Ее горе согнуло, — заметил потом Сергей Ильич. — Как ты, Яков Яковлевич, неосторожно с ней обошелся.

В ее доме с одной-единственной комнатой жило 17 душ — дети, женщины, старики и старухи, среди них несколько обожженных. Враг, отступая, сжег все дома, чудом уцелел среди деревенского пепелища этот дом у дороги. А тут еще ввалилось их трое.

Как ни ужасающе тесно было в доме, их радушно пригласили переночевать: еще бы — приехали свои, родные, советские, и даже генерал, это настоящий праздник!

Хозяйка согрела чай, в чугунке сварила мерзлую картошку. Военные достали консервы, сахар, хлеб. За столом все 20 человек уместиться не могли, и всех досыта накормить тоже оказалось невозможным, но Сергей Ильич всем нашел место: кому на лежанке, кому на полу, и все наличные припасы честно были разделены на всех едоков. А от кровати, предложенной ему, генерал отказался наотрез: пассажиры «козла» легли в углу на плащ-палатках, укрылись шинелями, на рассвете сердечно распростились с жителями, и Яков смущенно под одобрительным взглядом Сергея Ильича попросил прощения у женщины за давешнюю оплошность…

В Ростове, недавно освобожденном от фашистов, разбитом их бомбами и уличными боями, но по-особому красивом, даже Величественном, как и всякий не сдавшийся врагу город, долго не задержались, помчались на фронт.

Охрану фронтовых тылов бдительно и неустанно несли пограничники. То была напряженная, бессонная, опасная боевая работа. Она приходилась по душе Гусарову. Без нее он не мыслил в огневую военную пору своего существования. Одни пограничные отряды теперь реорганизованы в стрелковые полки и дивизии, они дерутся на Харьковском направлении, под Ленинградом, в Кавказских горах. Другие отряды, тоже ставшие полками, расставили свои комендатуры и заставы в ближних тылах фронтов, наступающих и стоящих в обороне. Здесь, на юге, всё в движении, в бурном неостановимом порыве на запад, на запад. А пограничники, придерживаясь давнего доброго правила, выработанного при охране государственных рубежей, несут службу на контрольно-пропускных пунктах, ходят в наряды, в разведывательные дозоры, высылают разведывательно-поисковые группы, устраивают засады на путях возможного движения вражеских диверсантов.

Из Ростова в Таганрог, потом в район Купянска, опять в Воронеж, затем в Брянск… Как моряки, ставшие морской пехотой, свято берегут свои бескозырки и надевают их перед атакой вместо пилоток или шапок, такие милые гусаровскому сердцу зеленые фуражки непременно даже в мороз носят пограничники. Фронтовики, жители освобожденных районов очень любят своих пограничников, оказывают всяческую помощь в вылавливании фашистской агентуры. Гитлеровцы, отступая, оставляют сеть своих агентов. Они маскируются под «выходцев из окружения», «бежавших из плена», «жен советских командиров», «оседают» во время движения фронта на запад; их забрасывают на парашютах в район штабов крупных армейских соединений, на узловые станции, к большим мостам, в города; в лесных массивах после выхода оттуда партизан оказываются не успевшие убраться группы фашистских солдат, власовцы, сбившиеся в бандитские шайки предатели из числа старост и полицаев, дезертиры, буржуазные националисты…