— Сынки, ити его мать, поаккуратней, бога душу! Ой, маманя, роди меня обратно…
— Ерофеич, ты не болтай. А то и правда, помрешь молодым — родне семью твою кормить, — балагурил замполит.
— Стыдно, Веня, стыдно и грешно смеяться над больным человеком.
— Ничего-ничего, Ерофеич. Сейчас в блиндажике на коечку тебя положим. У дока, я знаю, барсучий жир есть. Спинку разотрем, печку протопим. Поспишь, завтра как огурец будешь, а там и баньку организуем. Мужики мне с Хабаровска лимонничка подогнали. Ты в Союзе сколько не был?
— Чего вспомнил! Я из пустыни уж полгода не вылезаю.
— Вот-вот! А послезавтра борт будет на Термез. Там какая-то конференция комсомольская. Мы тебя и делегируем.
— Ага, тоже мне комсомольца нашел, так меня начман и отпустит.
— А мы объясним. Дядя Коля, он только снаружи грозный, а внутри — белый и пушистый. Он поймет. А там, Ерофеич… Сказки Шахерезады, «Тысяча и одна ночь»! Конечно, тебе лично тысячи ночей не обещаю. Но одна ночь у тебя будет! Розы на термезских газонах еще не отцвели, шампанское не высохло, а девушки ждут и любят героев. Найдешь себе красавицу — попроси, чтоб поплевала тебе на спинку и растерла. Говорят, змеиный яд помогает.
В блиндаже под оханье и кряканье Ерофеича наш док Васька растирал ему спину барсучьим жиром. Веня аккуратно нарезал колбасный фарш и готовил посуду. Ренат, прапорщик минометной батареи, меланхолично выдергивая из тротиловых шашек запалы, подкидывал их в буржуйку. Тепло… Сонливо…
Шашечки горели хорошо, долго, давая жар и потихонечку навевая сон. Веня все уже настрогал и теперь просто умирал от нетерпения.
— Вася, хорош уже! Ты ж ведь его до костей сотрешь! А я от голода сдохну. И нас похоронят. Но ты за это ответишь.
— Вень, ты лучше спой чего-нибудь. Я ж тебя не учу, как боевые листки писать.
Вениамин взял гитару и противным голосом затянул:
— «Вот умру я, умру я, похоронят меня-а-а-а…»
— Ну ты и зараза, Венчик, докаркаешься точно, смотри…
— Да я… — начал было говорить что-то замполит. — Э, э, э, Ренат, ты что творишь?!
Дальше все было как в замедленном кино. На глазах у изумленной публики уже полусонный Ренат легким движением руки бросает очередную шашечку, но с невыдернутым запалом прямо в печкино хайло.
Через секунду все были наверху. В гробовой тишине прозвучал глухой разрыв, и из-под наката повалил дым.
Багровый Ерофеич медленно повернулся к Ренату.
— Ерофеич, это… того, прости засранца, клянусь мамой, не хотел!
— Да я тебя, козел! В бога душу ма-ать! Су-ка-а-а! — заорал было Ерофеич и вдруг неожиданно тихим голосом произнес: — Братцы!
Тут все обратили внимание, что Ерофеич стоит. Стоит прямо, стоит на двух ногах. Стоит и светится блаженством.
— Братцы, родные, а ведь отпустило, ей-богу!
Ужинали (а потом и заночевали) уже в бане. И сидя после парной в «Большом колодце», то бишь в маленьком бассейне, как всегда, мечтали о бабах и доме. И пили чай с лимонником, и смотрели на черное афганское небо, перечеркнутое Млечным Путем. И вели неспешные разговоры о чудесах нетрадиционной медицины.
СКОТОБАЗА
Теория дружбы народов
— Женя, встаешь? Время — уже без пяти.
Одеяло единым рывком сползает с макушки под подбородок, и навстречу вашему неприветливо-утреннему лицу вытаращиваются чистые, искренние глаза ребенка, в которых плещется невинность агнца Божьего, безмятежно заспавшегося и обмочившего собственную постель.
— Брат, не могу. Скажи Хакиму, что у меня неплановый факультатив. Я учу белуджский…
Ага, белуджский. «Ту пак иштум… Санг-э принта…»
На самом деле с таким же успехом это мог быть и урду, и пушту, и даже хинди или санскрит. На самом деле это означает всего лишь, что вчера была встреча друзей, приехавших в солнечный и приветливый Ташкент по делам службы. Это означает, что в попытке не отстать от группы тел, иссушенных вечной жаждой каракумских пустынь, Женя с лихвой перевыполнил норматив подъема с переворотом жидкостей повышенной градусности. А контузия годичной давности после подрыва на «духовской» мине дает себя знать как ни крути. И теперь, как честный человек, офицер, джентльмен и практически эсквайр, он не может предстать пред светлые очи своего любимого преподавателя Хакима в таком виде.
— Хорошо, брат. Я передам Хакиму все, что ты хочешь. Тебе точно ничего не нужно?