— Ты‑тут Г‑горский!
Услышав знакомое слово, подскочил к чертежу на песке Белугин, хлопотавший у костра:
— Горский? А там рядышком и наш хутор. Надо же, какая память у тебя лошадиная!
Куковцев обозлился:
— Шы‑шы‑шоферская, дурак!
Извилистый путь, нарисованный Куковцевым, оказался намного длиннее восьмериковской стрелки.
— Что поделаешь, придется кругаля давать — прямые и удобные дороги нам пока не подходят, — сказал Восьмериков. — А ты, корешок, действительно много знаешь — не зря мотался по здешним местам. — Взглянул на Белугина: — Некоторые родились тут, а насчет дорог ни бум-бум.
— А с чего мне было путаться по дорогам? Зряшное занятие. Вот насчет озер и речек — это пожалуйста, лекцию могу прочитать...
Тут же, на бережке этого глухого лесного озера, прикинули, что с соблюдением всех необходимых предосторожностей потребуется пути еще не менее пяти суток, а то и целая неделя, пока они окажутся у желанной цели.
За приятным разговором и сытным ужином не заметили, как подступила ночь, тихая, звездная и довольно прохладная. О чем же был разговор у мирно потрескивавшего костерка в эту тихую звездную ночь? О будущем, конечно.
Они уже уверовали в благополучное завершение своего нелегкого путешествия по лесам и болотам, — все-таки за три недели никакие ищейки пока не напали на их след. Даже в таком огромном городе, каким был Ленинград, где специалистов ловить беглецов, «отдавших срок хозяину», надо полагать, имелось в достаточном количестве, их никто не тронул.
Верили, что и через границу проскочат. Белугин еще в школьные годы побывал на всех заставах, в тылу которых был расположен поселок Горский, — школа шефствовала над ними, и ребята выступали перед пограничниками с концертами художественной самодеятельности.
— Это очень даже хорошо, Серега, что ты артистом родился. В детстве пограничников развлекал, в зрелые годы перед зеками отплясывал, — сказал Восьмериков. — Через границу мы проскочим — это факт. Ну а дальше?
А дальше порешили так: за кордоном сразу же сдадутся пограничной страже, объявят себя идейными противниками советского строя и попросят политического убежища. Для убедительности порасскажут о порядочках в советских тюрьмах и колониях строгого режима. Каждый из преступной троицы за различные нарушения режима и порядка в местах заключения немало суток провел в штрафных изоляторах, для краткости называемых «шизо». Печальные будни сидения в «шизо» и выдадут за норму содержания бедных заключенных, узаконенную в колониях строгого режима... Должна же заграница чем-то заплатить за свеженькие сведения о Советах, посочувствовать освободившимся узникам? Может, еще и по телевидению их покажут — за это тоже доллары или марки полагаются. Потом на работу устроятся. Куковцев, конечно, будет вкалывать шофером — эта профессия теперь самая ходовая и надежная во всем мире, а там, даст бог, и своей машиной обзаведется... Восьмериков найдет себе дело на тамошних лесозаготовках — навострился «давать кубики», отбывая сроки в лесных колониях. Может взять с собой и Куковцева. Но тот решительно отказался: он любит городскую жизнь со всеми удобствами и развлечениями, в лесу предпочитает отдыхать, а не работать... Белугин строил свои планы, связанные с дальними морскими странствиями, — наймется на какой-нибудь сейнер, будет ловить рыбу в теплых морях и океанах...
Недалекое будущее представлялось им сытым и вольготным. И чего бы ни стоило, они добудут его. Кто бы им ни встретился теперь в лесу пограничной зоны — пацан, взрослый, старик, женщина, — будет уничтожен без всякой жалости. Потому что любой из встретившихся — враг их будущего. Тот же Белугин сказал, что каждый житель пограничной зоны, старый и малый, дружит с пограничниками и обязательно донесет о троих неизвестных, встретившихся в лесу. Уж кто-кто, а Белугин это знает доподлинно — родился и больше двадцати лет прожил в этой зоне.
— И ты бы, Серега, на их месте заложил бы нас? — спросил Восьмериков.
— Запросто! — не задумываясь, ответил Белугин. — Такое было раньше у меня понимание. — А теперь?
— Чего — теперь? Теперь я с вами. Встретится сестра — и сестру прикончу!
— Ты надежный кореш, Серега. Кто хочет жить, теперь пусть с нами не встречается. Такое наше решение, такая наша воля. А теперь, братва, бай-бай...
Они наломали елового лапника, и получилась постель, сухая и мягкая.
Впервые за эти многие дни они позволили себе такую роскошь — вволю поспать. Вволю — это относительно, конечно. Потому что каждый должен был, бодрствуя, отсидеть у костра по три часа: поддерживать неяркий огонь — только чтобы дымок был, отгонял проклятое комарье. И еще надо было прислушиваться к лесной тишине, чтобы вовремя предупредить об опасности. Так настоял Восьмериков. Кинули жребий. Восьмерикову выпало первое дежурство. Куковцеву — самое неприятное, последнее, утреннее.