Она готовилась стать матерью, уже в отпуск собралась, потихоньку шила распашонки и пеленки. Но все эти приготовления оказались напрасными.
В конце декабря 1936 года на правофланговой заставе комендатуры — до нее было километров тридцать — вспыхнул бой с крупной бандой закордонных нарушителей. В перестрелке во время преследования тяжело ранило нашего бойца.
Муж не отпускал ее:
— Бойца доставят сюда, и ты сделаешь что полагается. Чего тащиться в такую даль?
— А если он там кровью истекает? Вот что, Кузнецов: ты на службе, и я на службе, до декретного отпуска далеко. Так что не отговаривай!
Прихватила саквояж с инструментами и медикаментами и помчалась с двумя пограничниками на легковой кошовке. Ехали быстро, и уже перед самой заставой на крутом повороте Наталью Павловну выбросило из кошовки, и она с маху ударилась о сосну. В горячке, кроме боли от ушиба, ничего особенного не почувствовала, обрадовалась, что содержимое саквояжа было в целости и сохранности. На заставе сделала перевязку раненому и захватила его с собой.
Обратно ехали осторожно, шажком. Но тут сама медичка почувствовала себя плохо. Настолько плохо почувствовала, что ее саму в срочном порядке пришлось отправлять в больницу. Преждевременно родившийся младенец был мертвым. Врачи при выписке объявили: ей никогда не суждено быть матерью...
Вышла из больницы такая, что Калерия Афанасьевна, встречавшая ее, — Кузнецов приехать не мог, «задержался по обстановке», — всплеснула руками.
— Ой, как горе-то придавило! Одна тень от тебя осталась, касатка ты моя!
И Наталья Павловна, сама взрослая и уже третий год замужняя, стала как бы пятым и самым трудным ребенком Калерии Афанасьевны.
Время и материнская опека суровой комендантши постепенно сгладили горечь беды. Но только сгладили, а не сняли ее, эту горечь. Калерия Афанасьевна чувствовала это и однажды сказала строго:
— Хватит тебе изводить себя, касатка моя! Этак можно и совсем зачахнуть. Вот что: мне надо на второй заставе побывать — молодожены Савельевы чего-то куксятся. По твоей медицинской части тоже найдутся дела на заставе. Давай-ко, милая, собирайся в дорогу!..
Калерия Афанасьевна всегда что-нибудь придумывала, только бы не оставлять Наталью Павловну наедине со своими невеселыми думами...
Финскую войну Наталья Павловна встретила уже в этом отряде — мужа назначили помощником коменданта. Она по-прежнему занималась медицинскими делами, раненых и обмороженных лечила, во вражеский тыл ходила с разведчиками и первую правительственную награду тогда получила — медаль «За отвагу»...
Казалось, Наталья Павловна полной мерой испытала все, что отпущено судьбой на долю жены кадрового офицера-пограничника, — и постоянную тревогу за жизнь своего мужа, всегда находившегося там, где бывало опаснее всего, и сама понюхала вдоволь, чем он пахнет, этот горький порох войны, и сверх того еще познала боль тяжелой утраты своего ребенка, первого и ставшего последним.
Так казалось. Но самые тяжкие испытания были еще впереди. И такие испытания, что все перенесенное и пережитое раньше не шло ни в какое сравнение.
В Отечественную войну с первых дней боевых действий вторая комендатура во главе с капитаном Кузнецовым оказалась в полном окружении. Приказа оставить позиции и отойти в тыл не поступало, и комендатура больше недели вела бой с врагом. Погибли все, в живых остались только раненые, которых вывела из окружения Наталья Павловна, тоже раненная, разрывной пулей раздробило левое плечо. Ей даже и проститься не удалось с мужем. Только и услышала в телефонной трубке его неестественно высокий, напряженный до металлического звона голос, перекрывший гул недалеких разрывов:
— Быстрее выводи раненых! Тут такое творится!.. Мы еще увидимся, Наташка!
Не увиделись...
Трудно, очень трудно было Наталье Павловне, оказавшейся без детей, без мужа...
И тут опять протянула ей дружескую руку Калерия Афанасьевна Аверкина, с которой служили когда-то под Белоостровом. Калерия Афанасьевна жила в Москве, разыскала Наталью Павловну, позвала к себе.
«Приезжай в гости, сестра моя пограничная, поживи у нас немножко, а то и все время, — писала она. — Я, считай, одна тут кукую в большой квартире — мой Аверкин чуть не круглыми сутками пропадает на работе, ребятишки мои стали взрослыми и разлетелись по белому свету. Обижаются, что езжу к ним редко. И не могу часто ездить. Тяжеловата я стала на подъем, разные болячки одолели, да и года прижимают к месту. Ты помоложе на полтора десятка лет, тебе легче сдвинуться с места. Так что приезжай, касатка моя!..»