— Разрешите, я вырвусь вперед с кем-нибудь из солдат? Как бы в головной дозор.
— Смысл?
— Я бы успел в одно место сбегать, пока застава двигается. Я очень прошу вас, товарищ капитан!
— При чем тут — очень прошу? Надо яснее выражаться, товарищ старшина, и убедительнее.
— Скажу яснее. В полукилометре от старой заставы, недалеко от линейки, мы с Яценкой, был такой у нас боец, мой второй номер, мы с ним укрыли наш погранзнак... Я не задержу вас, вот увидите!
— Я бы отпустил, — сказал капитан Ипатов. — Я бы разрешил, Сергей Иванович.
— И я не запрещаю, — ответил капитан Клюкин. — Рядовой Васильев, есть у вас еще силенки? Назначаю в головной дозор. Пойдете со старшиной...
Но недалеко ушел головной дозор.
Когда колонна заставы подошла к опушке соснового бора, навстречу вышла группа незнакомых офицеров-пехотинцев. Впереди размашисто шагал совершенно юный капитан в лихо сдвинутой на затылок фуражке, несмотря на то что теперь уже с неба не просто моросило, а секло мелким косым дождиком с ветром.
— Точность — вежливость королей! — звонким голосом крикнул капитан-пехотинец. — Вот что значит — погранвойска! Точненько прибыли, даже раньше срока на целых полчаса. — Представился: — Командир батальона капитан Парамошкин.
Когда первое знакомство состоялось, капитан Парамошкин как бы между прочим сообщил:
— Тут мои орлы двух воинов задержали — старшину и рядового, направлялись к границе. Старшина назвался вашим. Очень нервный товарищ. Но я имею от вышестоящего начальства строгие инструкции: к линии госграницы никого не допускать. Тем более неизвестных. Мало ли что — государственная граница все-таки. — И скомандовал: — Сержант Костенко, приведите задержанных.
Задержанных привели. Старшина Смирнов и рядовой Васильев были без вещмешков и без оружия. А чего не мог ожидать капитан Клюкин, так вот этого — по обветренным щекам старшины Смирнова текли слезы.
— Этот нервный старшина, как вы изволили выразиться, товарищ капитан, — начал официально Клюкин и кашлянул, отгоняя вдруг подступивший к горлу комок. — Старшина Смирнов — единственный, кто уцелел из той заставы, что полегла тут в сорок первом.
Капитан Парамошкин смутился:
— Кто бы мог знать? Тем более — не докладывал... Ты уж извини, дорогой старшина... Сержант Костенко, вернуть оружие!
И он сам подал задержанным оружие, смущенно пожал руку старшине:
— Извини — служба, приказ выполняли. И ты бы на нашем месте так поступил.
— Идите, старшина, делайте с Васильевым свое дело. За полчаса обернетесь? Ну и ладно. — Капитан Клюкин еще не унял своего волнения, говорил сипловатым, как бы перехваченным, голосом. — Посмотрите по пути следования, не сохранились ли клади на дозорных тропах.
— Есть! Пошли, Никита.
На заставе все, кроме офицеров и командира отделения старшего сержанта Селюшкина, называли его по имени — Никита. И это не было проявлением какого-то панибратства. Щупленький, востроносенький, он только по военной форме был солдат, а так смахивал больше на подростка, несмотря на свои девятнадцать лет.
Выжил он в первую и самую лютую ленинградскую блокадную зиму чудом — спасибо ремесленному училищу и заводу, конечно. Один за одним поумирали все родные — деды и бабки с обеих сторон, родители, младшие брат и сестра. А он, Никита, остался жить, пусть и заморышем с виду.
Не только жить остался, но даже в пограничные войска угодил к концу 1943 года, к этим много повидавшим на своем веку усачам, каждый из которых прошел через такие испытания и лишения, повидал столько крови и смертей, что пережитого только одним из них с лихвой хватило бы разбавить на иной взвод, несколько раз побывавший в боях...
Никита Васильев был благодарен капитану Клюкину за то, что тот приказал старшине Смирнову взять не кого-нибудь, а именно его, Никиту, и старшина не стал протестовать. Вообще старшина благоволил к Васильеву. Сказать правду, и все-то относились к нему, будто к малому. Обижаться на это не приходилось: ничего не поделаешь, если самый молодой из всех...
Они вышли к небольшой, в две сажени шириной речке, которая текла с запада на восток и несла в наш тыл воду удивительной черноты — может, казалась вода такой из-за торфяных берегов, поросших ивняком и ольшаником. По сырым местам вдоль правого берега были уложены клади — почерневшие от времени жерди по три-четыре в ряд.
— Наша правофланговая дозорка. — Это первые слова, которые сказал старшина Смирнов, пока они шли вдвоем.