На повороте дороги внезапно вырос старший лейтенант, помощник коменданта.
— Высаживаться! Быстрей! — командовал он коротко и резко, будто слова были теми боеприпасами, которые требовалось жестко экономить. — Безымянную обороняет малая горсточка пограничников. Слышите, что там творится? Ваша задача — отстоять Безымянную до прихода основных сил. Ясно? Все!
Чтобы отстоять, надо было еще попасть на эту сопку, над которой повсеместно вспыхивали темно-серые фонтаны взрывов.
Выдержат ли нервы, хватит ли сил прорваться через сплошную стену грохочущего огня и вздыбленной земли?
Старший лейтенант коротко бросил:
— За мной, вперед!
И сразу вспомнилось то, чему учили в школе младшего начсостава и здесь на резервной заставе: когда надо бежать, когда надо ползти, а когда падать на землю и вскакивать, чтобы снова бежать.
Бежал Селюшкин и время от времени оглядывался: как там его отделение? Ничего, освоились ребята, и не подумаешь, что впервые оказались в таком пекле. Даже те двое новичков, еще недавно исходившие потом на занятиях, держались молодцами, не отставали, будто подзаняли силенок где-то. Усвоили-таки, чему он учил их на занятиях по тактике: вовремя падают на землю, вовремя вскакивают и выдерживают нужную дистанцию.
Только успели прыгнуть в траншеи, артиллерийский обстрел прекратился. На короткий миг наступила тишина.
— Приготовиться к отражению атаки! — разнеслось по траншее.
Селюшкин повторил приказ своему отделению. Посмотрел перед собой: но где же те, которые должны идти в атаку на позиции пограничников? Впереди Селюшкин ничего подозрительного не замечал. На побуревшей от летнего зноя траве он видел лишь множество кочек — до них было метров триста, не больше. Может быть, там болото? Вдруг одна из кочек превратилась в человеческую фигуру, прокричавшую что-то напряженным тонким голосом. И тотчас поднялись с земли и двинулись вперед сначала скорым шагом, а потом и бегом солдаты, растянувшиеся в три цепи одна за одной. Тонкими пронзительными голосами они кричали что-то устрашающее, слившееся в одно «а-а-ай!».
Траншеи облетел новый приказ:
— Без команды не стрелять! Сигнал открытия огня — длинная пулеметная очередь.
Селюшкин повторил приказ отделению и дослал патрон. Почему-то подумал беззлобно: «Вот ведь дураки, на верную смерть идут!» Спокойно выбрал живую цель — невысокого плотненького солдата.
Слева хлестнула длинная пулеметная очередь. Одним из первых ткнулся в землю солдат, которого Селюшкин держал на прицеле...
Селюшкин помнил, как тогда он удивлялся собственному спокойствию: в атаку же самураи прутся, чтобы убить и его, и товарищей, а он спокоен, расчетливо прицеливается и без промаха стреляет...
Выбита первая вражеская цепь. Идет вторая, обреченно перешагивая через трупы. Но вот и она дрогнула, заколебалась, а потом повернула вспять, провожаемая пулеметными очередями и винтовочным треском. На нее, ощетинившись штыками, двинулась третья цепь. Удиравшие повернулись обратно, а вскоре залегли вместе с теми, кто заслонял им дорогу в тыл. И тут же лихорадочно замелькали короткие лопатки, вздымая фонтанчики земли.
— Самураи в землю зарываются! — прокричал кто-то ликующим голосом. — Не понравилось пограничное угощение!
Замолчали наши пулеметы. Кое-где раздавались только одиночные винтовочные выстрелы, и они смолкли — последовала команда «Прекратить огонь!». Как хорошо потрудившиеся люди, бойцы принялись скручивать цигарки.
Но короткой была эта передышка. То самое, что Селюшкин и его товарищи видели и слышали издалека, когда выдвигались сюда, — свирепую артиллерийскую обработку, пришлось в самом скором времени испытать на себе. И по единой цигарке не успели выкурить.
Вздрогнула земля, в уши ударили оглушительный треск и хруст, все вокруг заволокло едким дымом и пылью, с неба посыпалась земля. Селюшкин невольно втянул голову в плечи и, сжавшись в комок и обняв винтовку, опустился на дно траншеи, помимо своей воли стал испуганно отмечать: перелет, недолет, а вот совсем рядом рвануло... Кто-то жалобно вскрикнул. И Селюшкин пришел в себя: негоже ему, отделенному, раскисать вот так. Он метнулся на крик. Один из новичков беспомощно осел на дно траншеи и расширенными глазами оторопело разглядывал свою руку — обрубок без кисти, и оттуда лилась кровь в рукав гимнастерки.
— Опусти руку! — сказал Селюшкин.
Боец опамятовался, послушно опустил обрубок и заплакал обильными слезами:
— А ведь руки-то у меня нету...