— Не сейчас, так позднее встретились бы...
В перевязочную бесшумно вошел главврач, плотный низенький старичок с бородкой. Это был знаменитый на Дальнем Востоке хирург. А в самом госпитале он был знаменит еще и тем, что беспощадно преследовал всяких вздыхателей, льнувших к молоденьким медицинским сестрам.
Тут же главврач почему-то смутился, деликатно кашлянул, сделал вид, что вдруг вспомнил что-то очень важное, и поспешно удалился...
Молодое тело, оно и есть молодое, — всякие болячки быстро заживают на нем. Через неделю Селюшкин мог уже безболезненно спать не только на животе, но и на любом боку и начал помаленьку осваивать костыли.
А Петька и минуты уже не мог просидеть в палате, уходил с таинственным видом, бойко стуча костылями, и часами пропадал где-то.
Непоседливого Петьку доставил как-то прямо в палату сам главный врач госпиталя. Он помахал увесистым пальцем и пригрозил внушительно:
— Имейте в виду, голубь прекрасный, у меня в дисциплинарном отношении права командира полка — запросто могу отпустить безобразнику после выздоровления десять суток гауптвахты. Так что прекратите поддежуривать у наших сестер! Им надо делом заниматься, а не шуры-муры разводить. Усвоили? Марш на свое место!
Петька проводил его хмурыми глазами и укоризненно покачал головой:
— До чего вредный старикан! Врач, да еще главный, а простого не понимает — может, от разговоров с сестричками раны быстрее заживают.
— Факт! — горячо поддержал Сергей.
— Скучно тут, мочи нет! Скорее бы в окопы, самураев колошматить!
Мысли такие стали приходить в голову и остальным обитателям палаты — надоедать им стало вольготное госпитальное житье. Вроде бы ну что человеку надо: и спит на мягкой чистой постели, и более или менее приличную еду получает всегда вовремя, и никакими делами-обязанностями не перегружают. Только ведь и дела — ходи на перевязки до полеживай... Так нет же! Постепенно подкралась ко всем тоска — и не по дому, не по родным тоска, — по своему отделению и заставе, по друзьям-товарищам боевым...
Как-то под вечер на пороге палаты появилась радостная Ксюша:
— Здрасте, хворенькие! Пляшите, кто может: самураи перемирия запросили!
— Как это — перемирия запросили? — хмуро удивился сибирячок.
— Обыкновенно. Теперь у Хасана не стреляют и в атаки не бросаются. Отвоевались!..
Несколькими днями позже та же Ксюша, счастливая, улыбающаяся, остановилась, по своему обыкновению, на пороге. Высоко над головой она потряхивала свертком газет:
— Здрасте, хворенькие! Здрасте, мои герои. Тут и вас кое-что касается, — и протянула все газеты Селюшкину. — На первой странице, Юра.
— Ого! Ласково и по имени называют некоторых! Тут чего-то не того, братцы!.. — вытаращил глаза Петька. — Не будь жмотиной, отделенный! Не станешь же сразу все четыре газеты читать, тем более одинаковые.
— Извини, Петро, увлекся... Шестерых из моего отделения наградили... И Синельникова наградили.
— Не тяни, давай газеты!.. Что он, герой особенный, твой Синельников?
— Особенный не особенный, а если бы не он, так я уже давненько бы отчитывался на том свете.
Но Петька эти слова пропустил мимо ушей. Так и впился глазами в газету — читал Указ Президиума Верховного Совета. Хотя все в палате были грамотными и тоже читали этот Указ, Петька кричал:
— Имеем Красную Звезду на геройской груди! И мой отделенный «Звездочку» имеет. Братцы, а наш Селюшкин-то и в самом деле герой — орденом Ленина отмечен!.. Выходит, наша палата сплошь награжденная!
Из угла раздался спокойный голос сибиряка:
— Не сплошь.
— Ничего, завоюешь, — утешил Петька. — А мне, ребята, очень хотелось орден иметь!
— Это точно, в нашем молодом возрасте орден иметь не мешает, — поддержал его Сергей. — Жалко, не скоро получим... Вышли бы мы с тобой, Петька, сейчас в коридор, у каждого боевой орден сияет на груди... Идем мы с тобой, молодые, красивые, а сестрички кругом ахают, некоторые в обморок падают...
Ксюша сидела на табуретке возле Селюшкина — как она прошла сюда от порога, никто не заметил.
— А ты выгляни за дверь — по всему коридору наши сестрички без памяти валяются. Пачками, — холодно и спокойно сказала Ксюша, подымаясь с табуретки. Она незаметно для остальных пожала Селюшкину руку. Поднялась — прямая, гордая, строгая. Сказала в сердцах: — До чего же вы еще мальчишки! До чего же вы еще глупые и зеленые!..
В палате долго стояла тишина, неловкая и гнетущая, даже не было слышно, как шелестит страницами неутомимый книгочей сибиряк. Петька снова углубился в газету и через некоторое время нарушил тишину:
— Братцы, а в газете-то кроме Указа есть еще кое-что интересное. Например, статья «Четвертая палата». Ну-ка скажи, товарищ Селюшкин, какой номер нашей палаты?