Селюшкина пригласили вторым.
— Откуда вы родом, Юрий Данилович? — уважительно спросил Калинин.
— Из-под Ленинграда, Михаил Иванович, — глухим голосом ответил Селюшкин.
— И ведь доказал: питерские — народ геройский. Сердечно поздравляю, Юрий Данилович, с самой высокой правительственной наградой. — Калинин улыбнулся, протянул руку. Она была теплая, добрая.
Селюшкин бережно пожал ее:
— Служу Советскому Союзу!
— Отличная служба! Ну счастливо, Юрий Данилович, удач вам и здоровья! — Калинин кивнул ему совсем по-отцовски, будто хотел сказать: «Вон ты какой у меня вырос, любо-дорого посмотреть!»
Уже в поезде он почувствовал, как изменилось его положение. Стоило только снять шинель и появиться в коридорчике вагона в гимнастерке, как пассажиры начали откровенно, хотя и с почтительным уважением, посматривать на его новенький орден Ленина. А проводник вагона, человек в летах и, наверное, немало повидавший разных людей, подошел к нему:
— Извиняюсь, товарищ... За что же это вас почтили такой высокой наградой?
— За Хасан, отец.
— Сам Михаил Иванович вручал?
— Так точно!.. Извините, отец, но нам надо вещички привести в порядок...
Когда проводник ушел, Ксюша сказала укоризненно:
— Не надо так, Юра. Человек к тебе с чистой душой, а ты про какие-то вещички.
— Ну воевал. Так ведь не потому, что хотел, а пришлось. Теперь меня разглядывать со всех сторон или еще чего доброго — на руках носить?
— Ой какой ты у меня отсталый, Юрка! — Ксюша взъерошила ему волосы. — Тебе еще разъяснять надо, как люди во все времена почитали своих героев-защитников. И не морщись, пожалуйста! Давай-ка спать укладываться, пока наши соседи в коридоре гуляют...
Первым человеком, которого Селюшкин узнал в беспокойной толпе встречающих, была мать. Поезд еще не остановился, а она уже шла вдоль перрона, заглядывая в каждое окошко. И увидела сына, прильнувшего к стеклу. Взмахнула руками, будто крыльями. Потом пошла вровень с вагоном, не сводя с окошка заплаканных глаз. Она улыбалась и плакала, то и дело вытирая глаза кончиком платка, яркого, нарядного, который носила только по большим праздникам...
На перроне она обняла сына, долго не отпускала его, потом отец, положив руки на плечи, чуть отстранил от себя.
— Ну-у, брат, совсем ты мужиком стал! — оглянулся, увидел Ксюшу, стоявшую чуть в сторонке. Подошел к ней, трижды поцеловал, сказал, очень довольный: — Видишь, мать, какая у нас невестка!.. Ну пошли, ребятишки!
— Один момент!
Селюшкин только тут заметил, что невдалеке стояли трое военных — капитан, лейтенант и красноармеец, шелкавший фотоаппаратом.
— Один момент, Юрий Данилович. Один момент, папаша и мамаша и вы, девушка, — сказал капитан. Мы из политотдела Ленинградского погранокруга...
«Один момент» растянулся на часы. Их сразу же отвезли на машине в политотдел округа, всех вместе доставили в просторный кабинет начальника. Родителей начальник поблагодарил «за воспитание геройского сына», Селюшкину сказал, что надо будет «разочка три-четыре встретиться на заставах со здешними пограничниками».
— Суток пяток побудете дома, а потом уж мы вас возьмем на недельку, — сказал начальник политотдела, видимо любивший уменьшительные слова.
«Пяток суток» пролетели так, будто кто-то одним махом оторвал пять листов календаря, висевшего в переднем углу родительского дома.
Первые дни запомнились тем, что чуть ли не ежеминутно открывались и закрывались двери — в их доме перебывала вся деревня.
То ли на второй, то ли на третий день пришла телеграмма от Ксюшиных родителей: через неделю выезжают сюда. Данила Александрович Селюшкин, весьма довольный, сказал:
— Это хорошо, что сват со сватьей едут — и свадьбу отпразднуем вместе. И будет у нас честь по чести, как у всех добрых людей...
6. Семейный человек
Вернувшись в часть, Селюшкин был направлен в школу младшего начсостава командиров курсантского отделения, получив очередное воинское звание «сержант».
Сержанту Селюшкину, как человеку женатому и старослужащему, разрешили в виде исключения ночевать дома, когда позволяли обстоятельства.
Так и служил до самой демобилизации...
В Емсковицах Селюшкин не сразу привык к своему новому положению гражданского человека. Его опять, как было до призыва на военную службу, назначили бригадиром-полеводом. За годы службы в пограничных войсках он привык к четкому воинскому порядку. Что-то похожее на этот разумный порядок он попытался завести в бригаде. Распределяя работу на утреннем наряде, распоряжался коротко и категорично, — не распоряжался, а отдавал приказания. Люди какое-то время подчинялись ему, посмеиваясь при этом. Но однажды бывшая школьная подружка Настя Красивая сказала с подковырочкой: