Бабкин направился к Саньке. Приземистый, невысокого роста Бабкин держался уверенно, размашистым движением отставил стул, плотно утвердился на нем... По-юношески стройный и худенький Санька старался казаться солидным и серьезным: морщил лоб, хмурил выгоревшие брови, но нет-нет да косил глаза на новенькие звездочки — еще не привык к своему лейтенантскому положению.
Появившийся вскоре старшина Благовидов, полноватый и седеющий, — в подразделении все его называли Никитичем — соседом по столу тоже избрал человека подходящего возраста — начальника заставы. Хозяйка квартиры не стала упрекать старшину, как это было с лейтенантом Бабкиным, что он «играет в холостяка» — жена его с двумя сыновьями-школьниками жила в районном городке, работала бухгалтером в какой-то конторе, приезжала сюда с ребятами на выходные дни да в отпуск, который брала всегда в разгар ягодного и грибного сезонов. Благовидов на заставе жил один, и по этой немаловажной причине выглядел не совсем ухоженным — китель в складках, на коленках давно не глаженные брюки пузырились.
Как только Благовидов опустился рядом, Петр Андреевич поднялся из-за стола, с громким выстрелом откупорил бутылку шампанского, сначала налил женщинам — хозяйке, Тамаре, Лене, потом мужчинам:
— Итак, дорогие мои, как говорится, нашего офицерского корпусу прибыло, появился в нем лейтенант Зимин Александр Петрович. — Выпрямился, поднял искрящийся фужер. — За начало пути, Саня, за офицерскую службу твою, за то, чтобы ты пошел дальше отца!
— Постараюсь, папа.
Тася со вздохом посмотрела на сына, медленно провела под глазами пальцем — откуда-то непрошеная слезинка вдруг появилась...
Все принялись закусывать. Выпив, лейтенант Бабкин отодвинул фужер в сторону — сегодня ему отправлять ночные наряды.
— Может, ты словечко какое скажешь, мать? — спросил Петр Андреевич.
— Что сказать матери? — Тася поднялась, покачала головой. — У каждой матери одно на уме...
А что у каждой матери на уме, сказать не успела, — задребезжал зуммер телефона, «запела коза», как говорят на заставе. Все, кто сидел за праздничным столом, услышали в трубке голос дежурного:
— Товарищ майор, на правом фланге...
Боевая тревога — вот что обозначало это в переводе на более понятный язык.
Бабкин торопливо проглотил закуску, выскочил из-за стола, крикнул жене:
— Посиди здесь, Тамара!
Зимин приказал дежурному:
— Тревожную группу — к месту происшествия, заставу поднять в ружье! — Надел на ходу ремень с пистолетом, фуражку, невесело усмехнулся: — Ничего, сынок, мы еще отпразднуем, обмоем твои погоны!
Поспешно ушел и старшина Благовидов, уж не побежит и по тревоге — это было известно всем: Ивана Никитича давно уже одолевала одышка, не очень-то слушались ноги, — староват стал для такого дела. Но разве может закоренелый пограничник прохлаждаться за столом, пусть даже праздничным, если на заставе объявлена боевая тревога? Пока не вернутся солдаты, старшина будет сидеть возле дежурного, будет поглядывать на приборы, прислушиваться к телефонным переговорам, готовый в любой момент, если дежурный замешкается или растеряется, прийти к нему на помощь...
И об этом тоже знали все, кто остался сейчас за праздничным столом, — жены офицеров Тася и Тамара, родившиеся на заставе Лена и Санька. Хорошо знали они также и о том, что после тревоги вернутся люди на заставу никак не раньше чем через два часа, и только тогда может продолжиться этот прерванный семейный праздник.
Когда объявлена тревога, все делается молниеносно, и счет времени ведется на секунды. Надолго ли задержался начальник заставы, пока надевал ремень с пистолетом и бежал каких-то полтора десятка метров от квартиры до комнаты дежурного, но тревожная группа — сержант с собакой на поводке, два солдата и лейтенант Бабкин — уже мчалась по тропе вдоль контрольно-следовой полосы; у крыльца заставы нетерпеливо постукивал мотор «уазика», в тесный кузов машины один за одним втискивались вооруженные пограничники. И слышалось лишь одно отрывистое:
— Быстро, быстро!
Зимин забежал в дежурку:
— В отряд доложили?
— Только что, — ответил старшина.
И вот уже машина, до отказа наполненная солдатами, подпрыгивая на ухабистой дороге, бешено летела к рубежу прикрытия, навстречу неяркому заходящему солнцу. И только звуков было: гудел мотор и что-то чуть слышно позвякивало в машине. Напряженно молчали пограничники, молча и сосредоточенно смотрел вперед начальник заставы. Зимин даже не поторапливал шофера — тот хорошо знал свое дело и выжимал из машины все, на что она способна.
Вот и участок... Зимин легонько стукнул шофера по плечу: