— Стоп!
Один за одним посыпались из кузова солдаты. Их оказалось больше десятка — и как только поместились они в крохотном кузове «уазика»?
Команды начальника заставы были немногословными — всё давно отработано, надо лишь указать направления.
— Овечкин, в лощину у Черной скалы!
— Есть! За мной, — коротко бросил сержант Овечкин, и трое солдат из его отделения устремились за ним, исчезли в густом кустарнике.
— Коростылев, остаетесь здесь, перехватываете лесную дорогу и держите под наблюдением шоссе. Группа сержанта Барвенко — за мной!
Зимин, как и полагается начальнику заставы, помчался со своей группой к наиболее ответственному участку. По-спортивному легкий на ногу, привычно прижимая рукой кобуру с пистолетом к бедру, он легко бежал впереди, и солдаты, любой из которых был в два с лишним раза моложе его, едва поспевали за ним.
Так вот все двадцать пять лет службы на границе представители многих поколений солдат и сержантов едва поспевали за ним. Глядя со стороны, можно было подумать, что бежит не сорокавосьмилетний майор, а молоденький лейтенант. Казалось, ни сердце, ни мускулы, ни легкие его не знают утомления. Да, так казалось по крайней мере солдатам-первогодкам, тяжело топавшим за ним.
Но Зимину этого не казалось.
Когда до нужной точки оставалось бежать каких-то пятьдесят метров, майор Зимин сначала почувствовал легкое головокружение. Подумал успокоительно: ничего, пройдет — такое с ним бывало и раньше. Пройдет, надо только дышать носом. Но головокружение не проходило, в ногах появилась тяжесть, тревожная, незнакомая. Он стал мысленно подбадривать себя: поднажми, Андреич, не раскисай, старина, уже близко... И тут подкосились ноги — вот этого раньше с ним не бывало. Он опустился на камень-валун. В голове пронеслось тревожное: «Все, брат, отбегался...» Откуда-то, нет, не издалека, а из глубины, будто из-под земли, донесся встревоженный голос сержанта Барвенко:
— Что с вами, товарищ майор?
У Зимина хватило силы лишь на то, чтобы вяло махнуть рукой — в ту сторону, куда следовало бежать, и сказать хрипло:
— Выполняйте задачу, догоню.
Нет, не догнал...
Когда очнулся, увидел перед собой рядового Жукова, своего полного тезку (тоже Андреевича) Петю Жукова, как его звали все без исключения, в том числе и он, начальник заставы. Наверное, за то его звали так дружески, что очень уж добрым и безотказным был этот высоченный парень-богатырь. Жуков опустился на корточки и смотрел на поникшего майора участливыми глазами:
— Полегчало, товарищ майор?
— Где люди?
— Выясняют обстановку.
— Ты беги, Петя. Я на этом камушке подожду, — говорил Зимин чужим голосом, хриплым и усталым.
— Не имею права, товарищ мойор! — решительно возразил Жуков, для убедительности выставив вперед ладонь. — Сержант Барвенко приказал не уходить. Вот оклемаетесь немножко — к машине провожу... Лицо у вас совсем бледное, ни кровинки. Надо же такому случиться!
Говорил Жуков вполголоса — на границе не принято громко разговаривать.
Поддерживать этот разговор Зимину не хотелось. Он спросил, пытаясь улыбнуться:
— Что же ты, дорогой тезка, на политподготовке опростоволосился? На пустяковый вопрос не ответил майору Степанчикову. А еще комсорг!
— Растерялся малость. Затмение какое-то нашло, когда он повысил голос. Сейчас-то я без запинки сказал бы, что происходит в этой самой Латинской Америке.
Помолчали некоторое время, прислушиваясь к плотной пограничной тишине.
Зимин, по природе своей человек деятельный, не мог и минуты просидеть без дела и движения. Он хотел было встать, чтобы размяться немножко, но Жуков зашептал строго:
— Вам нельзя подыматься!
— Это еще почему?
— Сержант Барвенко запретил!
— Запретил?
— Да, запретил. Он знает, что делать в таких случаях, у него родители — медики, отец даже главным врачом в больнице работает, сердечников лечит.
Зимин рассмеялся, но строгого предписания сержанта Барвенко нарушать не стал. «У него родители — медики...» Ничего не скажешь — великое медицинское светило, этот сержант Барвенко!.. Солдатские погоны носят, государственную границу охраняют, а сколько порой мальчишеского у этих девятнадцатилетних парней!..
Взглянув на своего молодого тезку, на его еще не оформившееся по-мужски румяное ребячье лицо, на котором было столько напускной серьезности и непоколебимой властности, Зимин подумал, что ведь и он когда-то был таким же и вроде бы совсем недавно был. А тут сердце зашалило, ноги отказали. Хочешь того или не хочешь, а приходится констатировать печальный факт: вот и ты стал сдавать, неутомимый Петр Андреевич, вот и к тебе, дружище, приблизилась старость...