Патент на консультацию Бобров получил из рук старого Брандта, руководившего юридическим отделом управы. Тот милостиво сказал, что «новый порядок» нуждается в энергичных и инициативных людях. С кадрами в управе было туго. Брандт снизошел даже до того, что остановил однажды на улице Белохвостикова, пригласив его работать. Во время их разговора немного поодаль, смущенно потупившись, стоял единственный короткий знакомый Брандта, музыкант Иван Францевич.
— У вас специальное экономическое образование, — говорил между тем Брандт. — А у меня под началом одни брандахлысты! Не с кем работать.
Как всегда, он не стеснялся в выражениях.
Саша лихорадочно размышлял, как ему быть? Связывать себя с управой ему не хотелось. Достаточно, что из группы там сидела на скромной должности делопроизводителя Лида Синкевич, доставшая список всех адресов управских деятелей. Вдруг его осенило.
— С вами работать я бы не прочь, Лев Георгиевич, — проникновенно произнес он. — Но… могу я быть вполне откровенным?
Брандт нетерпеливо кивнул, заинтригованный.
— При всем моем уважении к господину бургомистру Родько… Вот если б вы были на его месте!..
Продолжать не требовалось: Брандт вспыхнул и закусил губу. То, что во главе города поставлен не он, а пришлый молокосос, привезенный с немецким обозом и всеми своими повадками смахивающими на Хлестакова да еще изъяснявшийся на каком-то архаическом белорусском языке, которого никто не понимал, было постоянной открытой раной у Льва Георгиевича. Белохвостиков выбрал правильный ход.
— Прощайте, господин Белохвостиков! Не неволю, хотя сожалею, — поспешно пробормотал Брандт.
Саша поклонился и искоса проницательно взглянул на Ивана Францевича; одно время он занимался у него в музыкальном кружке. Но старик так и не поднял глаз. «Странно, — подумал Саша. — Он явно не в своей тарелке от соседства с этой бешеной собакой. Надо запомнить, при случае пригодится».
Пригодилось даже скорее, чем он мог думать.
Двадцать восьмого января Брандт неожиданно вызвал к себе Боброва и Лиду Синкевич. Не предвидя ничего хорошего, они вошли в сводчатый вестибюль старинного здания на улице Толстого, поднялись по массивной лестнице на второй этаж, где помещался кабинет помощника бургомистра, впрочем, обставленный весьма скудно: каким-то жалким канцелярским столом и сборными стульями — все имело, как и сам Брандт, неряшливый вид.
Уже с порога он принялся кричать и грозить, что выведет на чистую воду подозрительные махинации, которыми занимался Бобров. Юридическая контора такая же фикция, за которой скрывается нелояльность к «новому порядку», как и предыдущие делишки со сплавным лесом. То, что они спускали жителям на дрова, было ни чем иным, как стратегическим сырьем, а утаивание стратегического сырья от рейха может быть приравнено к военному преступлению. Немцы не позволят с собою шутить!
— У меня патент, все законно, — пробовал прорваться сквозь бурно-горячечную речь Бобров.
— Вы будете толковать мне о законах?! Я доктор прав и знаю законы досконально. Не пробуйте маскироваться! Идите, но дело не закончено, так и знайте!
Перепуганный Бобров побежал к Белохвостикову. Тот нахмурился: догадывается о чем-то Брандт или говорит наобум, это одинаково опасно для подпольной группы.
— Возьми себя в руки. Все еще может устроиться…
Днем раньше, переполненный немецкими офицерами Витебск растворил в себе, почти неощутимо, еще двоих. В разное время, щеголяя безукоризненной выправкой, они наведались к кустарю-жестянщику с починкой зажигалок, и Саша Белохвостиков, который открыл маленькую мастерскую в самом центре, на задворках Народного дома, менял им кремни и усердно орудовал напильником. Вечером, тушуясь в январских ранних сумерках, они мелькнули где-то в районе Второй Стадионной улицы, где ютился уцелевший от пожаров дом Белохвостикова. Так как одно время на квартире у Александра стоял немецкий офицер, то одной серо-голубой шинелью больше или меньше проскользнет в его калитку, не могло остановить ничьего внимания…