Выпрямившись и глубоко вздохнув, как человек, который выполнил тяжкий, но необходимый долг, он молча указал на дверь справа. Не открывая рта, оба пожали ему руку. Иван Францевич тотчас повернулся и ушел. Ему предстоял опасный обратный путь через задворки и сугробистые овраги, через замерзшую в нагромождении льдин Двину. До рассвета он должен был очутиться в собственной постели.
Когда прошло время, достаточное, чтобы ему отойти на приличное расстояние, один из ночных путников, требовательно постучал в дверь.
— Из комендатуры. Отворите, — громко сказал он по-немецки, совершенно не заботясь о том, слышат ли его соседи.
Подчинившись командному окрику, полуодетый Брандт отомкнул дверь…
Утром, в хлебной очереди, Костя услышал возле себя шушуканье. Искоса он посмотрел на двух женщин, закутанных в тряпье. Глаза их возбужденно блестели.
— Как тебе это нравится? — прошептала одна.
— Что?
— Старого Брандта укокошили. Прямо в голову… Вот такие дырки!
— Давно пора!
Обе прикусили языки и испуганно оглянулись. Но Костя смотрел в сторону.
В тот же день в типографии он набирал короткое сообщение о «злодейском убийстве».
Молодой Брандт появился в редакции лишь ненадолго. Смерть отца он воспринял как-то замороженно-чопорно: хлопотал о похоронах, но ни слез печали, ни взрыва горя не только Костя, но и Галина Мироновна в нем не заметили.
Не появилось у него и желания прикинуть на невидимых грозных весах собственные проступки, — а жена втайне на это так надеялась! Ведь ее самое весть о гибели свекра заставила прежде всего облиться холодом ужасных предчувствий…
Сенсационное происшествие так и осталось загадочным. По крайней мере, группа Морудова, с которой был связан Костя, ничего об этом не узнала. Районный бургомистр, довоенный сослуживец, был убежден, что это дело рук самих немцев: когда человек становится им бесполезен, его убирают подобным способом. Он говорил об этом Морудову шепотом и все время пугливо озирался; уже больше месяца он не выходил на работу, ссылаясь на болезнь.
— Может быть, они не поладили с Родько: ведь один из них связан с СД, другой с комендатурой: между ними всегда соперничество. Уверяю тебя, это немцы!
Морудов тогда не очень поверил, но когда спустя несколько недель сам его собеседник погиб таким образом — на пустой дороге его догнала и сбила немецкая машина, — ему пришлось призадуматься.
Саша Белохвостиков и Иван Францевич не вымолвили никому ни слова: говорить было нельзя. А когда стало можно, их обоих уже не было в живых: старый музыкант не дожил до конца оккупации, угаснув от голода и болезней, а отважный подпольщик погиб в подвалах гестапо.
Недалеко от Витебска стоял ничем не приметный Лука-хуторок. Изба под старым дубом на пригорке среди болота была покинута обитателями еще до первой мировой войны. А жило там некогда семейство Петра Адамовича Наудюнаса, выходца из Литвы. С женой Эльжбетой и семерыми детьми Наудюнас перебрался в деревню Мармуши, где купил несколько десятин скудной кочковатой луговины. Его третий сын, которого крестили Ионасом, а звали Иваном, зимой возил из лесу дрова, летом пас скот. Подростком его взяли подручным в кузницу — так был широкогруд, крепок мышцами, ловок и сметлив в работе.
Молодая Советская власть, богатая надеждами, увела его из деревни сначала на торфоразработки, где он увидал паровые локомобили; а в 1928 году он уже держал экзамен на механика. Обставлено было все очень торжественно, из Москвы приехала комиссия и поблажек никому не давала: из двенадцати сдававших только двое получили дипломы на бумаге с золотым обрезом. Одним из них как раз и был наш Иван Наудюнас, бывший кузнец, красавец и силач, которого никто еще до той поры не перебарывал.
В двадцать один год, как тогда полагалось, он ушел на армейскую службу; попал в ремонтные железнодорожные мастерские, после армии вернулся в Витебск, где жили его старшие братья. Родители оставались пока в маленьком пригородном колхозе «Мопр».
Иван начал работать машинистом на пуговичной фабрике, но вскоре его как знатного мастера уговорили перейти на деревообделочную, где бездействовал иностранный локомобиль.
Когда он появился в цехе — красноармейский шлем со звездой, косая сажень в плечах! — прежний механик зашипел за спиной, что, мол, починенный локомобиль не протянет и двух дней. Потом накинул две недели, два месяца… Машина работала. Наудюнас не посрамил себя. Хотелось ему покрасоваться и в глазах невесты Надежды, работницы с пуговичной фабрики. Когда он водил ее в кинематограф по воскресеньям, так было приятно видеть и свой портрет среди ударников.