Нет, мы оговорились: не случилось, — в этом глаголе есть нечто пассивное, — он сам с неизбежной последовательностью выбрал из многих возможностей именно эту, а не другую. Так простота обернулась сложностью; будничность судьбы — ее внутренним накалом…
С Женей Филимоновым они подружились, когда Стасенко поселился в том же бараке, на втором этаже, у одинокой молодой женщины. По военному времени это был обычный союз, хорошо маскировавший Михаила под безобидного кустаря: он попросил у Марфы Михайловны Филимоновой швейную машинку и занялся изготовлением шапок-ушанок…
Когда люди ютятся так тесно, как обитатели барака на Задуновской улице, истинная ценность каждого становится ясна довольно скоро: насколько человек живет для себя и насколько для других? Между ними и ежедневным бытием словно проскакивает молния, соединяя со своими ближними или отталкивая от них.
Если в обычное мирное время всеискупающие человеческие качества — отвага, бескорыстие, самозабвенная любовь к Родине — не так уж видны, притушены повседневными заботами и не выставляются напоказ, то теперь лишь они становились важны. Их искали друг в друге, обретая достаточный слух и чутье на внутреннее богатство душ.
Это была и потребность и необходимость.
Собственная личная жизнь только тогда наполняется смыслом, высветляется для самого себя, когда она направлена на других, когда есть ради кого мучиться, жертвовать, напрягать подспудные силы, ощущая от этого не убыль, а прибыль; переполнение собственного существа радостью и удовлетворением…
В том же бараке жили во время оккупации три сестры — Дуся, Люся и Майя. Младшая была незамужней, а две другие носили фамилии мужей.
И вот одна из них, Дуся Мазикова, столкнулась случайно на улице с Наудюнасом, которого знавала до войны.
— Иван Петрович, вы появились? — радостно воскликнула она, ничуть не удивившись его странному виду: в щегольском кожаном пальто, с пилой за плечами.
— Да, Дуся, я. Здравствуй. Нужна мне парочка надежных парней. Есть задание, очень трудное. Не имеешь ли кого на примете?
— Конечно! Очень хорошие, проверенные товарищи. Все никак не можем их переправить… Заходите завтра, а я с ними уже переговорю.
Так Наудюнас и Кононов встретились с Михаилом Стасенко и Женей Филимоновым.
Вступив в черту города две недели назад, наши партизаны столкнулись сразу с непредвиденной трудностью: изготовленные для них документы существенно отличались от тех, которые имели последнее время хождение в Витебске!.
На окраине по Великолукскому большаку, в доме Антона Михайловича Мотыленко, они сравнили чернила и печати и пришли к выводу, что если такие бумаги показать, то уже может не остаться и секунды на то, чтобы выхватить пистолет. Приходилось рисковать вдвойне — жить без всяких документов.
Жена Мотыленко, Людмила, по просьбе Ивана Петровича пошла через весь город к его брату Иосифу: можно ли прийти вдвоем? Брат ответил, что семья как будто не на подозрении, пусть приходят.
Так они и двинулись с топорами и пилой, заглядывая во дворы: не надо ли кому дров порезать?
Лишь на Оборонной улице, где в уцелевшей чужой пристройке приютилась семья Иосифа Наудюнаса, Иван Петрович смог переобуться в собственные сапоги и надеть добротное кожаное пальто.
Шансы их несколько поднялись: ведь немцы встречали людей по одежке. Хорошо одетые люди вызывали у них меньше подозрений: идут трудяги, хотят заработать лишнюю марку…
Пробыв несколько ночей на Оборонной, Наудюнас и Кононов перебрались затем к безотказному Омелькину. Лаврентий Григорьевич помнил прежний разговор о советской душе и рад был помочь.
…Напрасно, ах напрасно глава полицейской службы в Витебске полковник фон Гуттен заявил некогда с такой самодовольной спесью, что если держать местное население в постоянном страхе, то тем самым оно придет в подобающее повиновение!
Рабочий Омелькин не желал повиноваться. Жена его Фруза, мать малолетних детей, не боялась фон Гуттена!
Наудюнас попросил старшую дочь Омелькиных, шестнадцатилетнюю Марусю, показать ему Брандта. Потому что пора это уже открыть — именно он, Александр Брандт, редактор фашистской газеты, и был целью их смелой вылазки.
Брандт весь октябрь пробыл в Германии. Он проехал Восточную Пруссию и Саксонию, был в Кенигсберге, Дрездене. И теперь, ничтоже сумняшеся, выступал с серией публичных лекций и статей на тему о превосходстве арийской культуры над всеми остальными, а также о том, как сытно, необиженно и привольно процветают «восточные рабочие» при скотных дворах немецких помещиков или за проволокой трудовых лагерей…