— Руки вверх! — сказал он тихо.
Человек молчит, не шевелится. Тогда Веткин стал приближаться к нему. Они всматривались друг в друга — пограничник и нарушитель. Веткин различал его широкие плечи, и пистолет в руке. Пограничник наступал, нарушитель пятился.
«Почему он не стреляет?.. — мучительно думал Веткин и наконец догадался: — А, боится обвала…»
И какое-то радостное чувство подхватило его, толкнуло вперед. Нарушитель отшатнулся. Веткин выхватил фонарик и осветил лицо врага. Тот несколько секунд стоял, ослепленный ярким лучом. Он облизывал запекшиеся губы, часто дышал. Веткин прыгнул, ударил его автоматом по голове. Затем обхватил со спины, прижал руками его локти и начал валить. Нарушитель попытался стряхнуть Веткина, но пограничник все крепче сжимал ему локти. И тогда нарушитель решился: он повернул пистолет, нашарил им руку Веткина и выстрелил. Ладонь пронзила страшная боль. А вверху, размельченное, стучало в стенки ущелья эхо. Послышался нарастающий гул. Веткин последним усилием толкнул нарушителя под скалу. Падая, он стукнулся головой и обмяк, Веткин упал рядом.
4
Вот Кривое дерево. Спустились в ущелье по следам Веткина. Стояла тишина. Снежная пыль успела осесть. С тяжело бьющимся сердцем искал друга Муратов.
Сначала был обнаружен автомат. Слой снега оказался тонким; голова Веткина была почти на поверхности. Муратов легко выхватил друга из снежной каши и поднял на руки. Он приник ухом к его груди и услышал слабое биение сердца.
— Жив, Веткин, жив! — крикнул он срывающимся голосом, сдернул со своей головы шапку и начал ею укутывать раненую руку Семена.
Солнечные лучи брызнули в окна. Сразу стало ослепительно бело. Веткин пошевелился и открыл глаза. Голова забинтована, левая рука в гипсе. В коридоре послышались шаги, за дверью дежурная сестра сердито сказала:
— Нельзя. Доктор не разрешает к Веткину.
Знакомый голос послышался в ответ:
— Так вся застава просит. И гостинцы ж надо передать…
Веткин приподнялся на кровати.
— Костя! Сестра, пустите его! — крикнул он и сморщился от колющей боли в голове.
Через минуту дверь отворилась, вошел Муратов в белом халате поверх гимнастерки. Еще у входа он улыбнулся и подошел к Веткину.
— Здравствуй, Костя. Садись, — тихо сказал Веткин.
Муратов присел на стул. Веткин спросил, что нового на заставе. Костя коротко отвечал, что на заставе все хорошо. Сад весь теперь утеплили, так что никакой мороз не страшен. Нарушителя в ущелье помяло обвалом. Другого тогда же взяли, привели на заставу. Капитан говорил, что Веткину будет отпуск, когда выздоровеет. А он, Муратов, получил взыскание.
— За что? — удивился Веткин.
Костя покраснел, опустил глаза.
— Да в тот раз… уехал без тебя. Капитан по справедливости…
Веткин кивнул, глаза его весело искрились.
— Костя, — сказал он, — а ты, знаешь, ты просто замечательный парень…
— Выздоравливай скорее, — сказал Костя, вставая. — Все тебя ждут на заставе. Я тебе яблоки принес.
Косте многое хотелось сказать, и, главное, что сам он больше всех ждет возвращения Веткина, и что сам смастерил для друга новый мольберт, купил большой набор красок, только рисуй. Но ничего этого он не сказал; подвинул лежавший на тумбочке кулек, повернулся и пошел к двери.
Павел Ермаков
ТИМОФЕИЧ
Прозрачным свежим утром я приехал на заставу. Солнце только взошло и заливало багрянцем снежные шапки недалеких гор.
В ожидании начальника, находившегося на границе, я присел под деревом на скамейку. Под навесом чистили оружие вернувшиеся из нарядов пограничники. Они тихо переговаривались между собой в голубой дымке самокруток.
По просторному двору бродила лошадь. Изредка она останавливалась и, как будто нехотя, щипала жухлую траву, Вот поплелась к солдатам. У края стола протирал автомат один из них, высокий и плечистый. Лошадь прикоснулась губами к его спине, легонько мотнула головой. Солдат обернулся.
— А, Тимофеич, — сказал он добродушно и похлопал лошадь по жилистой шее. Потом полез в карман, вытащил что-то, очевидно, кусок сахара, и сунул лошади. Она зашевелила ушами, захрустела и пошла, вяло переставляя сухие, сильно утолщенные в суставах ноги.
Это была или больная, или, скорее всего, очень старая лошадь: жиденькая грива и короткий хвост, на холке и груди шерсть вытерта; хребтина и ребра четко выступали.