С тех пор прошло много времени. И вот в Геок-Тепе снова ночью стреляли в медную дощечку на памятнике погибшим казакам. Меред был уверен, что Белый Перс засел где-то поблизости, выжидая.
Перед рассветом к костру у Большого камня прискакал пограничник. Он сообщил, что на ближайшем разъезде бандиты украли у путевого обходчика дочь. Прием был прежний — отвлечь главные силы заставы и совершить налет на стада.
В горах отряд неожиданно натолкнулся на заплаканную девочку. Не говоря ни слова, она передала несколько патронов от маузера. Белый Перс пытался запугать Мереда напоминаниями о встрече у родника.
Меред долго рассматривал патроны, думал, а когда отряд двинулся по указанному девочкой направлению, снова смотрел на тяжелые патроны маузера. И тень ложилась на лицо Мереда: он понимал, что где-то здесь таится хитрость. Но какая? Вначале шли следы трех коней. А дальше проводник насчитывал лишь четыре отпечатка. Конь начал кружить, словно сбился с пути. И вот за двумя первыми кругами, в стороне от направления, принятого пограничниками, Меред увидел еще теплый навоз. И огненно полоснула гнедой круп плетеная камча. Меред понял, что Белый Перс решил скрыться у старых чинар.
Двое суток в поселке никто не видел Мереда. Братья несколько раз ездили на заставу, но и там ничего не знали о проводнике. Он вернулся на третьи сутки в изодранном халате, с седлом на плечах и огромной ссадиной у левого глаза. На заставе он, стерев рукавом пот со лба, подошел к молодому начальнику и тихо сказал:
— Там, у старых чинар, сокол поймал двух мух.
Валентин Рыбин
СИНИЕ ГОРЫ
Из поэмы
Много солнца,
много света,
в знойном мареве земля.
И шуршит сухое лето
по горам и по полям.
Из винтовки по мишеням
бьет Маньков на славу —
старшине на утешенье
и бойцам заставы.
Отстреляется,
привстанет —
парню дышится легко.
Что ни выстрел — попаданье,
а бывало — в «молоко».
Скачет конь —
рябит в глазах.
Сабли взмах —
летит лоза.
Парень рубит ловко.
Быстрота, сноровка!
Жарко,
служба нелегка.
Но настанет вечер —
и Маньков у турника
расправляет плечи.
Разотрет в ладонях мел:
— Сделать, что ли, склепку?
Смех —
мол, каши мало ел.
— Я хлебал похлебку.
. . . . . . . . . .
Снова шутки средь бойцов:
— Не теряйся, Вова!..
Пишет парень письмецо
старику Манькову.
Полсела в письме его
и для всех приветы.
Жив, мол. Кормят ничего,
только жарко летом.
* * *
Над речкою устало
поникли ветви тала.
Ночами стонет филин,
оплакивает лето.
И зяблик:
«Цви-ли, цви-ли?» —
как будто ждет ответа.
Тишина…
Скрипит перо,
в кабинете лампа светит.
Заседает в кабинете
комсомольское бюро.
И глядит с портрета Ленин…
Рыжкин встал —
серьезный вид;
вслух читает заявленье.
У стола Маньков стоит.
«Все свои…
А вдруг не примут?»
То уверенность,
то страх.
Посмотрел в окошко.
«Климат
непонятный на горах».
Прокатился над двором
по горам сердитый гром.
Чудеса творит природа —
гром в такое время года!
Гром,
а дождик мельче проса,
стекла плачут от дождя…
По уставу три вопроса,
год рождения вождя…
Вот Маньков в казарму входит,
парня — чуть не на ура.
— Значит, принят?
— Принят вроде. —
Улыбнулся
— С плеч гора.
Серых туч густая лава,
ночь ноябрьская слепа.
Верст за десять от заставы
безымянная тропа.
Ветер злой свистит на склоне,
над тропой кусты дрожат,
у подножья дрогнут кони,
за скалой бойцы лежат.
Чу, с куста вспорхнула птица.
Не видать во тьме ни зги.
Легкий шорох у границы,
вороватые шаги.
Ближе, ближе шорох слышен,
— Слышь, идут?..
Маньков застыл,
шепчет Камину:
— Потише.
Пусть идут,
заманим в тыл.