Выбрать главу
Камин встал. — Их много вроде. — Весь трясется, сам не свой — Брось дурачиться, Володя. — И надсадно крикнул: — Стой!
Вспыхнул мрак смертельным светом, конь сорвался — стук подков. И — темно.
— Володя, где ты? Слышь, Володя?.. Нет ответа. За кустом притих Маньков. Страшен враг? Конечно, страшен. Ждет боец, глядит на склон. Подступает к горлу кашель. И откуда взялся он? «Непонятен этот климат. То прохладно, то жара…»
Трое их. Проходят мимо. Ну, давай, Маньков. Пора! Не спеша винтовку вскинул, скорострельною стрельбой двух свалил — ударил в спину: третий бросился в низину. — Брешешь, справлюсь я с тобой!
Прыгнул вслед: — Постой, «дружище»!.. Повалил в гнилой листве и тяжелый кулачище припечатал к голове. — Так-то вот, — вздохнул сердито, — подлецам шутить с огнем.
Снял ремень, связал бандита и откашлялся на нем. «Ну с чего бы кашель этот? Фу ты, черт! Секрет открыл: ведь с потемок до рассвета я ни разу не курил».
Серых туч густая лава, стук копыт в сырой траве. Скачет чуть не вся застава с Семихаткой во главе. Мчатся ветром — к гривам плечи, по горам коней гоня.
Камин всадникам навстречу — без винтовки, без ремня.
Кони встали, кони в мыле, кони дышат тяжело. — Где Маньков?! — Его убили… Семихатка сплюнул зло.
Мчатся дальше. В серых тучах «безымянная» вдали. Прискакали. Возле кручи залегли и поползли. Семихатка брови хмурит: у скалы — как будто дым. Пригляделся. — Кто-то курит. Не стрелять. Возьмем живьем.
Встал Маньков. «Да это ж наши!» Сердце прыгнуло в груди. Закричал, рукою машет: — Эй, ребята, подходи!
После боя пришел в столовку, съел тарелку борща и каши. — Ловко ты их отделал, Вовка! — похвалил его повар Пашин. — Зря судачили, что не годен… Вот, глядишь, и выдадут орден. Человека узнаешь разве сразу — чем он живет и дышит? А ведь ты всесторонне развит, из тебя бы и повар вышел.

Ата Каушутов

ОХОТА

Из романа «Внук Мергена»

Солнце сдвинулось за гору, вершину которой укрывали облака. Ранние сумерки быстро сгущались, и охотникам с тяжелой ношей на плечах приходилось пробираться ощупью. Своего полуторапудового джейрана старик нес медленно, но довольно бодро. Молодой его спутник часто дышал, отфыркивался и пыхтел, мелко семеня ногами, хотя туша на его торбу весила не больше, чем у старика. Молодым спутником был Чушегез. Ему ли равняться с таким испытанным ходоком, как дедушка Мерген. Он не только не жаловался на усталость, а еще и развлекал счетовода. Чушегез изнемог от усталости, но не подавал виду.

— Ну, а как же ты потом с барсом? — спрашивал он.

— Потом один и остается тебе выход: надейся на себя, — продолжал старик давно начатое повествование. — Приклад сюда, под мышку, вот так укрепил, сделал надежный упор, а ствол ему в пасть наставил. Раненый, в смертных муках, глаза красные… ну и принялся грызть железо. Скрежет такой — веришь ли, мороз по коже. А момента упустить нельзя: бью ножом, поворачиваю его. Валится бедняга, а железо изо рта не выпускает Ослабел… Глянул я: пуля попала ему в низ живота, в самое причинное место, что называется. А у меня и заряды кончились. Видишь, как нож иной раз спасает.

Поднялись охотники на пригорок, сняли с плеч ношу. Дед потянулся, расправил затекшую поясницу. Решили устроить привал повыше этого места, поесть там и заночевать. Счетовод, видно, здорово умаялся, вспотел весь, привал ему нужен. И как только он разгрузился, вдохнул холодного воздуха — зашелся кашлем. Кашлял долго не мог успокоиться. Старик глядел на него и слегка головой покачивал, а ведь просится, еще и с обидой: возьми да возьми на охоту, других берешь, а меня за человека не считаешь. Вот и взял.

Один короткий день бродили они в горах, у границы, двух рогалей убили вначале там, пониже. Спрятали надежно, а этих двух здесь, их нести приходится. А теперь и самого охотника впору грузить на плечи.