— Кормим зверя сдобными пирожками, — ворчал Сергеев, тоже не новичок на канале.
— Бросать еще, — не отступал Медунов. — Берег мостить карабурами. А ну-ка тяните эту кишку! — Он взялся сам возводить баррикады возле своего бетонного редута.
— Петрович, так ведь тут сухое место, ложись и загорай на песочке! Зачем зря тратить крепление? — перечил ему кто-то из рабочих.
— Клади сюда! — Длинные разговоры были не ко времени; Медунов, с твердо обозначившимися желваками и злым прищуром глаз, нервничал, но вполне владел собой и каким-то вторым, внутренним зрением примечал не только все происходящее, но и предугадывал то, что должно свершиться.
Много пошло каменного рулета на заделку промоины, прежде чем Дарья в этом месте смирилась. Водоворот погасили, и пена у берега медленно поползла от плотины, уносимая мирным встречным течением. Но это могло быть уловкой Дарьи. Для прочности три десятка карабуров сделали по новому, медуновскому образцу: шпалеры вязались не из камыша, а из прутьев тала, камни отбирали самые крупные. «Рулет», вдобавок, обматывали железными тросами. Мощная крепь укладывалась в самых уязвимых местах.
В хлопотах по укреплению береговых опор Медунов не забывал про жерла плотины: у входа в них плескалась река, а за ними начинался такой же норовистый канал, клинком рассекавший ползучее тело пустыни.
— Эй, рейка! — Не всякому был понятен этот возглас, но тот, к кому он относился, сейчас же откликнулся.
— В начале уровень падет!
— Опять затор! — К тому, высокому голосу присоединился еще более высокий. — Накипь в трубы не втягивается… Затор, хоть за клизму берись… — послышалась сердечная бабья ругань. На пост к дежурившей Маланье Землянской прибежала подсменщица Анна Царева. Реечные наблюдатели торопливо унизывали линейки страниц журнала цифрами, делали вычисления, докладывали инженеру.
— Без арифметики все ясно, — ответил Медунов на их сбивчивые рапорты. Он подозвал к себе дежурного парня без рубашки, в тяжелых ботинках.
— Гельды, следи за боковыми выносами… — помедлил и добавил: — Далеко от колодца не отходи. Если что — крикну. Багор около бочки… Смотри, — последние слова Дмитрий Петрович произнес тихо, только для Гельды и по-туркменски, хотя парень из Хатаба с успехом распевал русские песни. Медунов любил говорить по-туркменски и делал это при первой же возможности. Свое знание местного языка он определял почему-то процентами: «Знаю туркменский на восемьдесят процентов».
Гельды Ханов, веселый, болтливый парень, ответил ему на своем языке:
— Буду за всем смотреть, Петрович… Особенно за вашей фуражкой. Где она всплывет, туда с багром нырять буду! — Он взял пожарный багор с длиннущим черенком и положил около колодца.
Медунов не то улыбнулся, не то прожевал какое-то непроизнесенное слово, посмотрел из-под ладони на солнце и скрылся.
— Смотри! — только и осталось от него над колодцем.
— Хош, Петрович!
За какие-нибудь полчаса натащило столько хлама, плавучего хвороста, остатков бог весть где потопленных строений, деревьев… Весь нанос требовалось транспортировать под плотину, и Медунов занялся этой работой. Сподручнее было бы делать ее вдвоем, но в колодце и один с трудом помещался. Балансируя над мутной подвижной пропастью, Медунов ловчил убрать с пути сначала то, что было покрупнее и что наиболее сдерживало течение. Время от времени в колодце наступало «солнечное затмение» — это Гельды, встав на колени, закрывая дуло железного ствола своим крупным телом, высматривал, не пускает ли начальство пузыри и не пора ли браться за багор.
Работу, которую делал сейчас Дмитрий Петрович, он не хотел, да и не имел права никому другому доверить. В эти трагические часы — кто ведает, сколько их еще впереди! — надо было исполнять простое, будничное и в то же время самое главное дело: давать в канал необходимое количество воды, настолько необходимое, что малейшее отступление от нормы было равносильно гибели тысяч гектаров хлопчатника.
Июль… Побелевшая от нещадного зноя высь, раскаленный воздух; всюду солнце… Задержи, хотя бы не надолго, полив — и потом выходи в поле не за пушистыми комочками хлопка, а за одеревеневшими бустылыжками для печи… Воды юного канала текли в оазис, на плантации тонковолокнистого хлопчатника, на земли целинных совхозов, спешили на подмогу древнему Мургабу, обмелевшему, иссякшему к лету.
Вода грозилась перехлестнуть через земляные и бетонные баррикады, и воды недоставало в канале — двойное бедствие. Притоку в канал мешали завалы, над которыми бился Медунов, а вернее сказать — убивался. В одну из своих «проверок» дежурный Гельды не увидел инженера около решетки.