— Ясно. Залегли, как волки и всякая прочая нечисть, в чащобе и дожидаются темноты, — негромко проговорил начальник погранзаставы.
— Ну, теперь уж им недолго сидеть в своей берлоге, — сказал Сазак.
Окружив заросли, отряд спешился и углубился в чащу. Мамедов верхом на коне стоял поодаль, позади него — Черкез на своем ослике.
Из чащи прогремело несколько выстрелов, затем все стихло, и пограничники вывели оттуда молодого, худого, как скелет, парня, а следом за ним — горбоносого. Нарушители не оказывали сопротивления. Но тут из кустов выскочил третий — ему, видно, как-то удалось прорваться, — и побежал отстреливаясь. Мамедов, пришпорив коня, поскакал ему наперерез. Черкез тоже «пришпорил» своего ослика, и послушное животное ринулось вслед за конем. Мамедов прыгнул прямо с седла на убегавшего, и они покатились под копыта коню.
Тут подоспел Сазак. Вместе с Мамедовым они обезоружили нарушителя границы и скрутили ему руки за спиной.
Когда его подняли, первый, кого увидел перед собой человек со шрамом, был мальчик верхом на ослике.
А Черкез, вытянувшись в седле и глядя прямо в глаза подскакавшему капитану, отрапортовал:
— Виноват, товарищ капитан, сам не знаю, как получилось…
Но молодой капитан обнял Черкеза и крепко поцеловал. А затем сказал такие слова, от которых щеки у Черкеза обдало жаром, а сердце так и запрыгало в груди.
— Молодец! — сказал капитан. — Ты у нас настоящий пограничник.
Перевод с туркменского Т. Озеровой
Борис Рожнев
НА ДАЛЬНЕЙ ЗАСТАВЕ
1. Земляки
Называют заставу дальней. И на этой дальней заставе служим мы — земляки. Трое, не считая меня, — повар Коля Птицын, автоматчики Вася Прохоров и Толик Гапеев — попали сюда одновременно. А со вчерашнего дня нас стало пятеро. Случилось это перед самым обедом. Я еще спал, а Толик дежурил. Когда он дежурит, лучше не попадайся ему на глаза: обязательно найдет работу.
Время моего отдыха истекло, и он, конечно, меня разбудил.
Вставать мне не хотелось. Я ему из-под одеяла и говорю:
— Толик, ты мне земляк?
— Ну, земляк.
— Ты мне друг?
— Ну, друг.
— Так неужели, — спрашиваю, — земляку и другу нельзя сделать поблажку?
Он неумолимо трясет за плечо.
Пришлось вставать. А такой сон видел, что, кажется, закрой глаза — и опять очутишься в колхозном доме культуры. Но что поделаешь… Посмотрел я вокруг — все койки заправлены. Толик стоит рядом и держит в руках веник. Понятно: это для меня. Поставил он веник у моей табуретки и говорит:
— Сегодня к нам молодые пограничники прибывают, ты давай побыстрей разворачивайся.
Чудак. Сказал бы сразу.
Подмел я помещение, взял полотенце, мыло, выхожу В коридор — старшина навстречу.
— Убрали?
— Так точно, подмел!
— А мыть кто будет?
— Не знаю, товарищ старшина.
— Не-е-т, так не пойдет. Берите таз, тряпку и…
Дослужился, думаю. Третий год пошел, а опять за полы. Ведь за семьсот девяносто три дня я, наверное, этих полов гектаров десять, а то и больше перемыл. Но — приказ! Я же не отказываюсь, я только соображаю, что нужно бы подойти ко мне все-таки снисходительнее.
Помыл я полы, умылся, заглянул в Ленинскую комнату, а там наш комсомольский секретарь с редактором плакат пишут: «Добро пожаловать, молодые воины!» Ага, значит, верно.
Пока суд да дело, решил я пообедать. Подхожу к кухне: стоит Птицын в белоснежном халате и улыбается.
— Одиночек кормить не разрешено. Торжественный обед будет.
Увы, и здесь земляк не хочет делать для меня исключений.
Прошло тридцать минут. Слышу шум во дворе. Иду. Вижу пограничников, приближающихся к крыльцу. Обмундирование на них новое — все на одно лицо. Но я приметил парня: какой-то не такой, как все. Разговорились. Оказывается, земляк. Звать Витей, по фамилии Брылев. Вот и стало нас пятеро — земляков.
2. Письма
Чего-чего, а письма на нашей заставе всегда ждут. О них тоскуют по-солдатски, им радуются по-детски. Кто получит письмо — вскрывает тут же и подчас читает вслух. Толик Гапеев, например, тот вел переписку со многими стройками страны и молодежными бригадами, о которых случалось прочитать в газетах.
У Вити Брылева — первое ответное письмо, хотя сам он, как и всякий начинающий службу солдат, писал почти каждый день.