— А что этот Клив с-сделает, когда увидит меня? — спросила Джоун, едва не подавившись.
— Не ешь так быстро, — заметил Келлз, — тебе еще только семнадцать, и времени у тебя впереди хватает… Знаешь, я уже думала о Кливе. Он, конечно, не сумасшедший, как Гулден, но опасен не меньше. Опасен, потому что у него ни на сколько нет страха смерти, а рука на редкость скорая. Не очень приятное сочетание. Того и гляди, кого-то ни за что ни про что уложит. Уже в троих стрелял, да и с Гулденом не шутки шутил, бил насмерть. А стоит ему хоть раз убить человека, он уже не сможет остановиться. Меня тоже беспокоит, не выкинул бы он чего, когда тебя увидит. Да мне, надеюсь, удастся его образумить. Правда, ни страхом, ни силой с ним ничего не поделаешь, зато незаметно можно вести куда надо. Я велел Пирсу сказать ему, что ты моя жена. Надеюсь, он поверил: ведь другие-то никто не верит. Так или иначе, ты скоро с ним столкнешься, может, даже сегодня, и я хочу, чтобы ты отнеслась к нему по-дружески. Если мне удастся его образумить, заставить бросить пить, — лучшего подручного мне на всей границе не найти.
— Что же, значит, я должна убедить его вступить в банду? — спросила Джоун, не в силах скрыть дрожи голоса.
— Разве это такое уж черное дело? — сердито взглянув на нее, вопросом же ответил Келлз. Видно было, что слова Джоун очень его задели.
— Я… я не знаю, — запинаясь протянула Джоун. — А он… этот паренек — преступник?
— Нет. Он отличный, вполне порядочный парень, только вот взбесился, сбился с пути из-за какой-то девчонки. Я тебе уже говорил, только до тебя не дошло. Если я сумею им управлять, в банде ему цены не будет. Он смелый, умный, опасный человек, и он здесь приживется. Ну, а если мне не удастся добиться его доверия, он и недели не протянет — кто-нибудь пристрелит его или зарежет в драке. Без меня он угодит прямиком в ад… куда так и рвется…
Джоун оттолкнула тарелку и твердо посмотрела бандиту в глаза.
— Келлз, я думаю, чем скорее кончится здесь его карьера, тем лучше.
Пусть уж сразу отправляется в… в… вместо того, чтобы жить преступлениями, убивать по твоему приказу ни в чем не повинных людей.
Келлз деланно рассмеялся, однако злость, с какой он швырнул о стенку чашку, показала, что в руках у Джоун была немалая власть — она знала, как его задеть.
— Просто тебе его жаль, потому что он бежал сюда из-за девчонки, — заключил Келлз, — а вообще-то человек он конченый. Ты это поймешь, едва его увидишь. И все-таки я уверен, мое расположение пойдет ему, как любому здесь, на пользу. Так я хочу знать, могу ли я в этом деле на тебя рассчитывать — ты найдешь, как сказать ему пару слов, помочь мне повлиять на этого буйного парня?
— Мне… мне надо сперва его увидеть, — промямлила Джоун.
— Ты почему-то принимаешь это близко к сердцу, — проворчал Келлз, но тут же улыбнулся, — я все забываю, что сама ты еще совсем ребенок. Послушай! Делай, как найдешь лучше. Только предупреждаю, тебе опять понадобится все твое мужество, то самое, — тут он, взглянув на Бейта, понизил голос, — с каким ты в меня тогда стреляла. Ты тут такого навидаешься… Небывалая золотая лихорадка! Все свихнулись на золоте. Жизнь женщины стоит не дороже пушинки одуванчика. Голод, тяжкий труд, боль, эпидемии, истощение, грабежи, убийства, виселицы, смерть — все ничто! Лишь бы было золото. Бессонные ночи… мучительные дни… бросок за броском… а вокруг одни только жадные, подозрительные глаза. Позабудется все, что составляло существо жизни, сама жизнь гроша ломаного стоить не будет… Над всем будет царить только этот желтый дьявол — золото. Из-за него мужчины лишатся рассудка, а женщины продадут душу.
После завтрака Келлз велел привести и оседлать лошадь Джоун.
— Вам надо каждый день понемногу кататься, чтобы не отвыкнуть от седла, — сказал он, — ведь скоро, возможно, нам придется поохотиться, и я не хочу, чтобы от первой же скачки вас развалило на куски.
— А где мне кататься?
— Да где хотите, в любой стороне ущелья.
— За мной будут следить?
— Нет, конечно, если вы обещаете не делать попыток бежать.
— Вы мне доверяете?
— Да.
— Ну хорошо. Обещаю. А если передумаю, то вас предупрежу.
— Господи, Джоун. Не делайте этого. Я… я… Вы так много для меня значите. Даже представить не могу, что мне делать, если вас потеряю.
Когда Джоун садилась на лошадь, Келлз сказал:
— Помните, никому из банды не спускайте никаких грубостей.
Джоун поскакала прочь, на ходу обдумывая, как же это случилось, что, несмотря на всю ненависть к этому бандиту, она стала теперь относиться к нему гораздо лучше. В ее присутствии у него теплели глаза, смягчался голос, менялись манеры. Он хотел еще раз сказать, что любит ее, но сдержался. Что это было — стыд? Может быть, он так глубоко заглянул в себя, что почувствовал презрение к тому, что раньше считал любовью? Ясно было только, что в нем столкнулись две противоборствующие силы.
Было раннее утро. Розовые отсветы зари играли на свежей зелени. Джоун пустила лошадь галопом вверх по ущелью, пока не кончилась наезженная тропа, потом повернула назад и поехала под соснами мимо хижин, туда, где ущелье суживалось и выходило в широкую долину. Тут ей повстречались несколько пропыленных всадников с караваном вьючных лошадей. Один из бандитов, видимо, весельчак, по-шутовски вскинул руки, словно сдаваясь, и заорал:
— Руки вверх, ребята! Гляди, это же Дэнди Дейл! Воскрес из мертвых!
Дружки последовали его примеру, и все трое бесцеремонно уставились на Джоун. Ей пришлось остановиться: она выехала на них из-за склона, и разъехаться было негде.
— Так и есть, точно Дейл, кто ж его не признает! — подтвердил второй.
— Не-е. Одежка-то верно Дейла, только внутри-то девка! — добавил третий.
Джоун быстро повернула лошадь и поехала назад, вверх по ущелью. Взгляды разбойников обожгли ее будто огнем, она отчетливо представила себе, какой они ее увидели. Да, на ней мужской костюм, но он куда яснее обрисовывает ее женские формы, чем любое платье. Потому-то они так нахально на нее смотрели. Даже если предположить, что у них еще сохранилось какое-то представление о приличии, ее непристойный костюм полностью его заглушал. Неужели она сможет и дальше его носить? Ведь если она позволит этому подлому пограничному сброду вот так на себя смотреть, не замарает ли она все то доброе, святое, что в ней живет? Но нет, пока она любит Джима Клива, это невозможно. При мысли о нем сердце ее гулко забилось, и она поняла, что не страшны никакие жертвы, если только она сумеет его спасти.
На обратном пути Джоун повстречала и других бандитов: одни выводили лошадей, другие рубили дрова, третьи, просто потягиваясь, стояли в дверях хижины. Она постаралась держаться от них подальше, но даже издали видела, как все на нее пялятся. Какой-то бандюга, почти не видимый за окном, сложив руки рупором, тихонько ее окликнул: «Привет, лапушка!»
Джоун почувствовала себя оскорбленной, ей стало стыдно. С удивлением она заметила, что стала легко раздражаться. Здешняя жизнь пробудила в ней чувства, о которых она и помыслить не могла.
Она съехала с тропы и направилась на другую сторону ущелья. Там на берегу ручья росли ивы. Джоун стала пробираться через заросли, выискивая удобный брод. Почуяв воду, лошадь зафыркала. Решив, что дальше искать нечего, Джоун повернула в узкий просвет, ведущий прямо к ручью, и, спешившись на мшистом берегу, бросила поводья, чтобы дать лошади напиться.
И вдруг почувствовала, что на берегу есть кто-то еще. Однако ни перед ней, ни за лошадью никого не было видно. Тогда она обернулась. У ручья с колен поднимался Джим Клив с полотенцем в руках. По лицу у него стекала вода. До него было всего шагов десять. Джоун вскрикнула — так неожиданна была эта встреча — и замерла на месте, не в силах шевельнуть и пальцем. Вот, сейчас, он назовет ее по имени! Но Клив лишь молча смотрел на нее. В ясном утреннем свете лицо его казалось заострившимся и мертвенно бледным, как у покойника. Живыми были только глаза, они горели ярким пламенем. Он бросил на нее взгляд — в глазах сверкнуло презрение. Он, конечно, распознал в ней женщину и преисполнился презренья к тому, чем она, судя по ее бандитской одежде, была. На лице у него появилась кривая усмешка, которая тут же сменилась новым выражением, стегнувшим раненую душу Джоун, как удар хлыста: он смотрел на ее женственные формы тем же недобрым, наглым взглядом, что и все эти негодяи, — взглядом, который так возмущал и оскорблял ее. Это было так неожиданно, так не вязалось с ее представлением о Джиме Кливе! Как снесла она этот взгляд и не умерла на месте?