— Бери, командир, двух человек. Перехватим! — Тоже надел малахай Манап, потом помолчав немного и как бы убеждая самого себя, проговорил:
— Другой дороги нет! Только по той щели смогут пройти.
Манап торопил своего Воронка, где можно, пускал его крупной рысью. Четверть часа они петляли по лесу, поднимаясь все выше и выше; лес становился реже и ниже и наконец кончился совсем. Впереди — гранитные скалы, ледники. Кочукбаев направил коня в расщелину, которая была такой узкой, что по ней, казалось, едва мог двигаться только один человек, но манаповский конь протиснулся в узкую щель и скрылся вместе с всадником за высокой гранитной скалой. Пограничники последовали за ним. Узкий коридор спускался круто вниз и, расширяясь, пересекал ущелье.
— Или где мы шли, или здесь пойдут. Другой дороги нет! — сказал Манап и слез с коня.
Спрятав лошадей, пограничники стали ждать.
— Без команды не стрелять! — предупредил всех Невоструев. По ущелью дул холодный ветер, мерзли руки и ноги, но никто не думал о том, чтобы погреть замерзшие руки и ноги — любое движение могло выдать засаду.
Ждать пришлось недолго. Впереди показались два человека. Шли они быстро, но бесшумно — мягкие ичиги, в которых были обуты басмачи, удобны в горах. Вот уже можно было разглядеть их лица: обветренные, небритые, грязные цветные чалмы, сбившиеся и растрепанные, грязные полосатые халаты, ножи на поясах и винтовочные стволы, торчавшие из-за спин. Когда басмачей от засады отделяло метров двадцать, Невоструев крикнул:
— Стой! Руки вверх!
Басмачи вздрогнули от этого громкого, неожиданного окрика, остановились, озираясь по сторонам. Один начал поднимать руки, другой схватился за винтовку. И тут тишину гор разорвали три винтовочных выстрела — оба басмача ткнулись головами в каменное дно ущелья.
Невоструев поднялся, посмотрел с укором на Манапа и двух красноармейцев, хотел спросить их почему без команды стреляли, однако передумал.
— Снимите с них оружие.
Невеселыми возвращались домой пограничники. Операция в общем-то была удачной: пять басмачей убито, семь взято в плен, но погиб их товарищ. Особенно тяжело переживал Невоструев. Он десятки раз задавал себе вопросы — правильно ли командовал боем, правильно ли поступил Кропоткин. И каждый раз, анализируя действия свои и Кропоткина, приходил к выводу — правильно. Но вывод этот не успокаивал. Проходило немного времени, и он снова спрашивал себя: «Что можно было сделать иначе?»
Кропоткина похоронили на посту. Боевые товарищи простились с ним трехкратным залпом.
Агнесса Гендлина
ЖЕНА ПОГРАНИЧНИКА
На далекой заставе ждали нового офицера. Об этом пока никто официально не объявлял, но о его приезде уже несколько дней знали все. И как-то поздним вечером разговор о новом заместителе зашел в канцелярии, где, кроме начальника заставы и старшины, сидел и прибывший утром из части седой полковник.
— Как вы фамилию назвали того, кто к вам едет? Зимин? — переспросил он. — А имя и отчество его не помните?
— Евгений Константинович.
Полковник улыбнулся.
— Ну конечно! Это же сын пограничника старой гвардии, генерала Зимина Константина Николаевича, моего давнишнего сослуживца. Я всю их семью знаю. А если сын в отца пошел, то можете считать, что вам повезло с заместителем!
Полковник встал и начал ходить по комнате, как человек, на которого нахлынули неожиданные воспоминания.
— Да, служили когда-то вместе, когда вы, капитан, пешком под стол ходили, — продолжал он. — Я ведь и мать Евгения — не Зинаиду Ивановну, а первую жену Константина Николаевича, Ирину, — хорошо знал.
Он сделал, как опытный рассказчик, паузу.
— А что, интересно дальше послушать? Вы ведь про то время только по книжкам знаете. А у нас, у нашего поколения, это все происходило на глазах…
На маленьком полустанке поезд задерживается всего на две минуты. Молодой командир и его жена, еще более юная, заранее собрали весь свой багаж — два небольших чемодана, подхватили двух почти одинаковых маленьких толстых мальчишек. Пассажиры, ехавшие с ними вместе, проводили Зиминых с шутками, добрыми напутствиями.
Костя Зимин, получая назначение «для дальнейшего прохождения службы», знал, что поездом ехать придется трое суток, а дальше — на лошадях, около ста километров.
Ночевали они в небольшом селе, в хатке у Ивановны, где всегда проездом останавливались пограничники. Она встретила гостей так, будто знала их давным-давно. Накормила, приготовила постели и сама уложила ребятишек, которых дорога совсем утомила.
А утром снова в путь.
…Жизнь на заставе шла своим чередом. Ушли наряды на охрану государственной границы. Инструктор Загоруйко занимался со своей овчаркой, кто чистил оружие, кто коня… И каждого из них занимали одни и те же вопросы о новом начальнике: какой-то он? будет ли он для них таким же «батей», каким еще совсем недавно был Березин? Березин погиб всего три месяца назад в схватке с басмачами, и на заставе была свежа память о нем — умном, требовательном и душевном командире.
— Слышь, Петро! Петро Загоруйко! За Мухтаром своим ты смотришь гарно, а як гвинтивочка? Тебе Березин не раз робыв надир, а що скажет новый?
— Петру надо раз в неделю мозги обязательно чистить, — сказал подсевший к ним Бейсек. — Как мой старик дома арыки чистит, так и Петру…
Загоруйко не дал ему договорить.
— А уж ты, Бейсек, помолчал бы! Самому недавно попало, а туда же — с критикой лезешь. Нашелся Белинский! Слыхал про такого? Нет? Ничего, семилетку после заставы кончишь, там тебя просветят.
— Семилетку? Семилетка — мало… Москва поеду, вернусь — буду начальник. На «губу» посажу тебя за такой разговор.
Но чем бы они ни занимались — службой или шутками, а мысль о новом начальнике не выходила из головы.
К вечеру он приехал. И сразу пошел в обход по заставе. Знакомился с бойцами, осмотрел лошадей.
— Как звать?
— Жумакулов Бейсек, товарищ начальник!
— Кто родители?
— Отец — мираб, дома много ребятишка есть. Я приходил сюда, помогал по хозяйству. Время подошло, начальник мне сказал, Березин: «Скоро примешь присягу, винтовку получишь. Границу будешь беречь, воду будешь беречь, чтобы больше баям не досталась». Теперь присягу принимал, винтовка — есть.
Отправив на границу наряд, Зимин долго сидел в канцелярии, знакомился с делами, рассматривал карту участка. Тускло светила керосиновая лампа.
Поздно… Неподалеку в неустроенной квартире спят Сашка и Женька. Женька хмурит во сне темные брови, что-то ворчит. Ирина, набегавшись за день, свернулась калачиком на диване.
Потихоньку, чтобы не разбудить жену, Костя загородил лампу журналом, сел за стол, выпил кружку молока и достал свою тетрадку. Была у него такая тетрадка — давнишнее тайное увлечение: записывать интересные разговоры, запомнившиеся в книгах мысли, а главное — впечатления о людях, о работе.
«Баккал Владимир. Что ты за боец? В тумбочке у тебя лежит томик Дидро, а Загоруйко сказал, что Володя читал им стихи какого-то Омара Хайяма и что многие выучили. «Вот, например, послушайте, товарищ начальник». И Загоруйко прочитал стихи, которые мне тоже очень понравились. Омар Хайям? Таджикский поэт? Да, кажется так.
У Баккала отец ученый, профессор. Парня, видимо, любят здесь. Загоруйко сказал мне доверительно, что Вовка парень хороший, «тильки дюже хлипкий». Я ему ответил: мол, ничего, привыкнет Владимир, все будет хорошо».
Только в третьем часу Зимин прилег. И сразу заснул.
Незаметно подошла осень. Теплая, с долгим бабьим летом. На заставе успели заготовить много грибов, ягод. Служба шла относительно спокойно: задержали трех нарушителей границы, а по тем временам это было очень мало. В самом начале зимы внезапно загорелось сено — поджег по всей вероятности кто-то из банды Темирбека. Но пожар заметили, сгорел только один стог.