— Седьмой, давай! Пятый, не жалей патронов! — распорядился он и прильнул к амбразуре. Не оборачиваясь, разглядывая поле боя в стереотрубу, подполковник крикнул:
— Не зевай, ищи стыки!
— Есть смотреть стыки! — уже сквозь страшную, заглушающую голос пальбу ответил Сергей.
Сунув бинокль в маленькое оконце землянки, он придвинул к глазам окуляры и почувствовал, как тревожно заколотилось в груди сердце.
Порывистый ветер гнул к земле уцелевшие стебли полыни, и они, выпрямляясь, мелькали макушками перед биноклем; Сергей с остервенением вырвал горькую полынь, мешавшую разглядеть жаркое сражение.
По отлогим взгоркам, затянутым мелкой сеткой дождя, в три цепи шли на левый фланг фашистские солдаты и сеяли из автоматов свинец. Казалось, фашисты не стреляли, а изрыгали из своих животов снопы искр и огня. Только сейчас Сергей понял, что немцы, сосредоточив свои силы на небольшом участке, стремятся смять наши передовые подразделения. Справа и слева на пределе стучали «максимы», потому что и здесь фашисты перебежками продвигались вперед, не давая перебросить силы полка на главное направление.
Курилов опустил сетку угломера бинокля ниже серых цепей вражеской пехоты, чтобы рассмотреть неприятеля, и отчетливо увидел рогатые каски фрицев и фашистскую свастику на знамени. Кто идет под ним? Отъявленные нацисты или насильно поставленные под ружье люди оккупированной Европы.
Командир полка только что доложил в штаб дивизии об атаке немцев, и в ответ трубка над его ухом прокричала: «Ни шагу назад!» Он поднял вторую трубку и повторил приказ: «Ни шагу назад!» Через мгновение с того конца провода донесся приглушенный, но твердый ответ: «Есть ни шагу назад!» Из уст в уста передается по живой цепи воинов приказ.
И вот уже упал черный флаг с фашистской свастикой. Поредела и рассыпалась первая цепь. Вскоре под шквальным огнем советских пехотинцев дрогнула, извилась змеей и разрознилась вторая, за ней, пробежав несколько метров, остановилась и залегла третья, последняя, но, не выдержав натиска русских, покатилась обратно отдельными точками, а «максимы» не перестают поливать ее смертоносным свинцом. Атака врага захлебнулась.
Подполковник Татарин тяжело отвалился к стенке блиндажа и не сказал, а как-то выдохнул:
— Молодцы, устояли. Это же первая… — ершистые брови подполковника подпрыгнули на лоб, а выражение его лица так и говорило: «Это понимать надо!»
Сергей удивленно смотрел на командира полка и не узнавал его. Обычно строгий, неразговорчивый, сейчас он весь сиял.
— Вот он, русский-то наш человек, — подполковник подумал и спросил: «Устоит, а?» — на что Сергей согласно кивнул, подбирая слова для ответа, но подполковник опередил:
— Не только выдержит, а перемелет вражеские дивизии. Со штыком на танки пойдет. С таким народом стыдно нам отступать, а? — он опять улыбнулся и замолчал, думая о чем-то сосредоточенно.
Отдалялась канонада, и в блиндаже стало различимо слышно, как наверху сечет землю косой осенний дождь. Будто охлажденный его студеными струями, подполковник погрустнел, и опять спрятались глаза в тяжелых надбровьях.
— А ты знаешь, почему я вызвал тебя? — вдруг спросил «батя».
— Никак нет, — ответил Курилов.
— Давай «языка», мы должны знать затеи фашистов.
— Притащим, завтра же притащим, — запальчиво ответил Сергей, хотя ровным счетом не знал ни того, откуда он возьмет вражеского солдата или офицера, ни того, насколько осуществима вылазка в тыл врага. Он был проникнут только стремлением сделать все, что требует «батя». Подполковник взглянул на него исподлобья и сказал с упреком:
— Это как же завтра? Да вы, молодой человек, представляете, что значит притащить «языка»? Вы мне весь взвод загубите! Я с вас за каждого разведчика спрошу. Имейте в виду, за каждого и сполна. Это люди. Люди! Ясно вам? — подполковник нахмурился, прошелся из угла в угол, смерил Сергея тяжелым взглядом и приказал идти на передовую отыскивать удобный для нападения наших разведчиков вражеский блиндаж, предупредив, что надо действовать наверняка.
— Давай действуй. Потом еще помозгуем вместе, — уже совсем миролюбиво проводил его подполковник, но Сергея не оставляло чувство досады за то, что так бездумно он доставил огорчение человеку.
С неспокойным сердцем остался в землянке и командир полка. Сначала он с сожалением заключил, что напрасно доверил разведчиков наспех испеченному лейтенанту. Но, подумав, решил, что такой вывод слишком поспешный. Сам же толкал парня на грех. Давай «языка» и баста.
«А еще батей тебя называют», — упрекнул себя подполковник, вспомнив подслушанный ненароком разговор солдат, в котором кто-то доказывал: «Это «батя» сказал, понятно?»
Подполковник перебирал в памяти имена солдат и командиров, таких же молодых, но уже павших смертью героев, и мысленно повторял: «Они сделали больше, чем могли. Они выстояли, когда это казалось невозможным».
Только что отбитая атака вселяла веру в людей, в их неодолимую волю. И тут он опять вспомнил горячку Курилова, но теперь успокоительно заключил: «Ничего, Коломеец будет ему противовесом, холодильником». Подумав так, он огорчился, что никак не доходят руки заняться капитаном. Что-то тот отсиживается в блиндаже, ни разу еще не ходил на задание, да и толковых предложений насчет разведки от него не слышно. Поговорить бы надо с человеком, поправить.
В это самое время герои раздумий подполковника были рядом и вели наблюдение за противником. Им приходилось не столько смотреть, сколько слушать, засекать огневые точки врага, чтобы разгадать систему расположения его подразделений.
— Из землянки «бати» я точно видел, что немцы отступали по обе стороны болота. Значит, тут какой-то стык. Место подходящее для вылазки, — размышлял вслух лейтенант, вглядываясь в затуманенные кустарники, а Роман, услышав слова «из батиной землянки», думал совсем о другом. Опять не его, руководителя разведки полка, вызвал к себе подполковник, а этого мальчишку. Значит, Коломейцу не доверяет, не надеется на него.
Курилов, увлеченный наблюдением за примеченным бугром на зеленом поле, то и дело упирался подбородком на твердо воткнутые в бруствер руки, чтобы не качался бинокль и можно было разглядеть: что это — блиндаж или естественный холм? Видимо, кто-то еще маячил над траншеями, потому что слева от болота дал очередь вражеский пулемет. Курилов, тут же отыскав на карте координаты пулемета, нанес карандашом его тактический знак. Теперь более отчетливо вырисовывалась система огня противника, но этого было слишком мало для определения лазейки в тыл фашистов.
Курилова все больше привлекало болото. Вот уже три часа наблюдает он, и ни одного выстрела на той стороне не раздалось. У него почти созрел план вылазки именно через болото. Немцы считают, видимо, его непроходимым и потому не прикрывают огнем. Для более точного определения маршрута Курилов решил в конце дня пройтись по взводам и опросить наблюдателей.
Было уже поздно, когда Курилов добрался до последнего КП первого батальона. Его встретил немолодой, но очень рослый, крепко сбитый солдат. Увидев незнакомого офицера, он на какое-то мгновение растерялся, хотел отдать честь, но не донес руки до головного уборка и настороженно спросил:
— Ужо не из разведки ли?
— Из нее, отец.
Солдат посчитал, видно, что Курилов пришел с задания из тыла противника, и захлопотал. Засуетился, приглашая Сергея в блиндаж.
— Ну и увозились же вы, товарищ лейтенант, — удивился он, — мы тут в сухости и целости посиживаем, а ваш брат — разведчики утюжат животом болото, чтобы, значит, разузнать все, как есть. Не зря «батя» хвалит вас. А что разузнали-то? Шевелится немчура аль запала?
Курилов, сообразив за кого его приняли солдаты, посмотрел на свою вывоженную в грязи шинель и объяснил:
— Ни с какого я не с задания, отец. Хожу вот приглядываюсь к немцу, ну и решил с вами посоветоваться.
Солдат не огорчился, что не за того принял лейтенанта, а только исподволь стрельнул взглядом в сторону офицера и заговорил о немцах, не забывая за рассказом и своих забот хозяина землянки: