— Постой, постой? Коли Лукинюка, говоришь нет? — прервал ее Сапегин. — Тогда действительно волноваться нечего. Где этот герой, нам известно!
— Как? Ты знаешь? — встрепенулась Раиса, глаза ее раскрылись еще шире.
Алексей кивнул головой.
— Так где же они сейчас, где?
Стоя лицом к дороге и глядя поверх ее головы, — Сапегин видел то, что было скрыто от взора учительницы. И как раз в эту минуту он заметил тех, о ком она так сильно беспокоилась. Ребята важно шествовали рядом с Казаковым и Тарасовым. Шагах в двух впереди, бросая исподлобья косые взгляды, понуро плелся Худощавый. С его фуражки, с плечей свисали цепкие сухие травинки.
Сапегин взял Раису за плечи и повернул ее в сторону дороги.
— Смотрите, товарищ учительница, ваши воспитанники, правда? — спросил он.
В это время вся группа уже подошла к заставе и ребята стайкой порхнули к учительнице. Каждому не-терпелось поскорее рассказать о своем подвиге. И потому, что все заговорили разом, разобрать что-либо было невозможно. Раиса Петровна только и поняла, что они поймали нарушителя.
Когда, наконец, ребячьи страсти несколько улеглись, она спросила:
— А может быть, это не нарушитель?
Школьники решительно запротестовали:
— Как не нарушитель?! Самый настоящий нарушитель!
— Еще какой, — вставил Коля Лукинюк. — Его пограничники из сена вытащили. А зачем ему в сено лазить, если он не враг?
— Ну, тогда вы настоящие следопыты, — обнимая ребят, похвалила учительница. — Да, да, следопыты, — добавила она, — как вот… как вот товарищ старшина! — и перевела восхищенный взгляд на Алексея.
— Это уж вы напрасно… При чем тут я? Вот они — да!
Но ребята смотрели на Сапегина не менее восторженно, чем молодая учительница.
«Воздушный пират»
Быстротечны будни на границе. Не днями и не месяцами измеряется здесь время, а задержаниями. Пограничник так и говорит при случае: — Это было, помните, когда Косолапого задержали.
И уже ясно, о чем идет речь. Ведь такие события, как задержания, сильнее врезаются в память, чем обычные календарные дни службы. Воображение немедленно рисует не только пору года, когда все это произошло, но и подробные обстоятельства всего дела.
— Как не помнить, — торопливо соглашается собеседник. — Мороз тогда лютовал. Помню.
Но Ивану Дюкало как-то не везло. На колхозных токах уже догорало золотой пшеничной россыпью звонкое лето, второе лето его службы, а ему приходилось вести счет времени, как и некоторым другим несчастливцам, только по календарю. Всякий раз, возвратившись из наряда, он, укладываясь в постель, с грустью отмечал: «Вот и опять дня нет, а все без толку».
Его мятущаяся душа требовала подвига. Хотелось отличиться так, чтобы все на заставе сказали — вот тебе и рыжий-конопатый. С лица не казист, зато ловок.
Когда пограничники приводили на заставу очередного задержанного нарушителя, Иван мрачнел, замыкался в себе. В такие минуты он уходил в комнату политпросветработы, расставлял на шахматной доске в два ряда шашки и с необъяснимой злостью «расстреливал» их резкими щелчками. Сбитые шашки за кромкой доски налезали друг на друга, падали на пол, раскатывались по комнате.
Иван подбирал их, водворял на место и снова «расстреливал». Затем он брался за учебники. Читал запоем, глотая страницу за страницей.
Иногда Дюкало шел на хоздвор, брал топор и рубил дрова. Выбирал он нарочито самые крупные и суковатые поленья, которые бы не разлетались от одного удара. Дубовые поленья, прорезанные в разных направлениях вязкими коричневыми прожилками, кряхтели, стонали, но не сдавались.
— А ты клин возьми, — советовал кто-нибудь из солдат, проходящих поблизости. — Клином сразу расшибешь.
Иван разгибал спину, отирал тыльной стороной ладони струившийся со лба пот и нехотя бросал сквозь зубы:
— Ничего. Я его и так расшибу.
Но не честолюбие руководило Иваном, не желание во что бы то ни стало прославиться. Не оттого, что зависть к успеху других обжигала его сердце, шел он сюда, на хоздвор, успокаивать нервы. Он знал о том, какое нелестное впечатление на бывалых пограничников произвело его появление на заставе. Именно поэтому ему так хотелось самому обнаружить врага, самостоятельно задержать его и привести на заставу.
Счастье однако отворачивалось от Дюкало. Вечно смеющееся прежде лицо, вызвавшее в свое время столько неудовольствия у Сапегина, теперь утратило веселость, исчезли и лукавые венчики вокруг глаз.