Затаив дыхание, слушали пограничники письмо колхозников. Когда Леонид закончил читать, Николай Тарасов с восхищением произнес:
— Здорово! Значит, и премию, и мотоцикл!
— А ты как думал, — вставил Харченко, — В колхозе люди понимающие. Они, небось, тоже догадываются, как это трудно нарушителя задержать. Потому и гордятся, потому и премия. Гляди, еще и его портрет на Доску почета повесят.
— Ну это ты уж того, загнул, — усмехнулся Николай Тарасов. — Посуди сам, зачем они будут портрет на доску вешать? У них ведь доска для тех, кто в труде отличается.
— И ничего особенного, — стоял на своем Харченко. — Он их земляк. Они его воспитали. Вот давай у сержанта спросим. Как по-вашему, могут портрет Дюкало на Доску почета повесить?
Червоненко улыбнулся:
— Думаю, что да. Человек показал себя с хорошей стороны, был членом колхоза. Почему же не могут? Но спорить об этом не следует. Это уже дело колхозников. А нам надо позаботиться о том, чтобы торжественно вручить премию младшему сержанту Дюкало. Попросим начальника заставы собрать вечером в комнате политпросветработы личный состав и там зачитаем письмо и передадим деньги. Но пока смотрите, чтобы Ивану никто ни о чем ни гу-гу!
Наступил вечер. Пограничники заставы не знали о состоявшейся переписке, как не знал и сам Иван Дюкало, виновник предстоящего торжества. Только комсомольцы лукаво переглядывались между собой. Но когда один из солдат спросил у Харченко, какое предполагается собрание, тот уклонился от ответа.
— Не знаю.
Наконец, когда пришел начальник заставы майор Анохин и поздоровался с пограничниками, сержант Червоненко вынул письмо и зачитал его. Заулыбались бойцы, ежеминутно оглядываясь на Дюкало. А он молча сидел, опустив голову, то бледнея, то заливаясь румянцем.
Закончив читать, сержант свернул письмо, достал деньги и, подойдя к Дюкало, просто сказал:
— Поздравляем тебя с премией.
Иван пожал сержанту руку, неловко взял конверт и, окончательно смутившись, чуть слышно сказал:
— Я буду это… еще лучше…
Он не закончил. Но пограничникам и так было ясно, что хотел сказать их товарищ.
Две привязанности
Зима для этих мест выдалась необычайно суровая. Если морозы здесь, как правило, сменялись оттепелями, снегопады слякотью, то теперь с конца декабря установилась ровная холодная погода со снегопадами. Через две недели снега навалило столько, что все дороги стали непроезжими.
Колхозники радовались.
— К урожаю, — говорили старики.
Ни в какой другой год в эту пору в селе не было сыграно столько свадеб. Каждую субботу заснеженные улочки укатывали свадебные поезда. Не успеют любопытные односельчане проводить одну вереницу подвод, как уже мчится другая, такая же разряженная и разукрашенная с веселой звонкоголосой молодежью.
Свадьбы справляли пышно и торжественно. Колхозные достатки позволяли: прошедший год был весомым и по деньгам и по хлебу. По пятьдесят, по семьдесят пудов пшеницы получили члены артели на свои трудодни и по несколько тысяч рублей деньгами. Потому и в расходах на свадьбы не скупились. Хотелось, чтобы каждая из них запомнилась на всю жизнь.
Секретарь сельсовета даже жаловался.
— Хотя бы передышку дали, — говорил он, принимая в своем небольшом уютном кабинете очередную пару. Не успеешь одних зарегистрировать, смотришь — другие идут. Когда же работать, спрашивается?
Подошла пора определяться и Сапегину. Срок действительной службы в армии закончился, и перед ним встал вопрос, как жить дальше?
Одногодки Алексея уезжали в родные места, к отцам, матерям, любимым. У Сапегиных же прошлым летом случилось несчастье: сгорел дом. Родителей забрал к себе младший брат. Но у него такая квартирка, что и четверым повернуться негде. О том, чтобы поселиться у брата, Алексею и думать было нечего. Да и не тянула его прежняя работа в небольших мастерских в районном центре. Гораздо крепче полюбилась пограничная застава. Да и еще одна причина: тут же, возле заставы, жила его любовь, учительница Раиса Петровна. Куда же уезжать?
Давно подумывал Алексей предложить Раисе свою руку и сердце, но всякий раз откладывал объяснение до окончания службы. Но и теперь Сапегин по-прежнему на распутье. Куда везти любимую, где свить свое гнездо?
Беспокойные мысли не выходили из головы ни днем, ни ночью, бороздили его чистый лоб непривычными глубокими складками морщин.