— Вот так. С этого всегда начинать надо, — сказал я, стараясь быть как можно спокойнее, и спросил фамилию подростка. Тот совершенно просто, как ни в чем не бывало, назвался:
— Бауржан Серкулов.
В упор разглядывая меня, он добавил:
— Между прочим, мы еще не солдаты.
На меня смотрели десятка три детских колючих и любопытных глаз, ожидая развязки конфликта. Было ясно, что читать нравоучения в такой обстановке бессмысленно — словами авторитета Баура не развенчаешь. Тогда я решил начать сразу с дела, с предложения организовать кружок юных следопытов. Класс ответил молчанием, на лицах мальчиков застыло любопытство, но при этом все они покосились в сторону Бауржана: а что скажет он. Мальчик встал, почесал затылок, помялся немного в смущении и спросил:
— А не останется это опять обещанием?
— Разве я вам обещал что-нибудь? — отвечаю я вопросом на вопрос. А Бауржан поясняет:
— В прошлом году создавали такой кружок, а что толку. Показали собаку и все.
Я твердо заверил ребят, что кружок будет работать, если они станут аккуратно посещать занятия и наладят дисциплину в классе.
— Идет? — спросил их в заключение.
— Идет! — за всех ответил Бауржан, а за ним раздалось сразу несколько обрадованных голосов:
— Конечно, идет. Это здорово!
— А овчарку где возьмем? — спрашивал с первой парты самый маленький с густыми веснушками на носу мальчик.
— Возьмем, — односложно и уверенно ответил Бауржан.
На этом мы и сошлись. Первое занятие назначили на субботу. Нина осталась довольной, пообещала вытребовать у дирекции школы специальную комнату для класса служебного собаководства и, провожая меня до ворот школы, взволнованно благодарила за организацию кружка.
Кружок начал работать. У Бауржана неожиданно открылись незаурядные способности организатора. Школьники под его руководством вскопали и разбороновали настоящую контрольно-следовую полосу, какие имеются на заставах, подготовили для занятий множество всяких «шпионских» приспособлений: и кабаньи копыта, и ходули, и всякие шесты, с помощью которых лазутчики прыгают через КСП. Занятия кружка проводил опытный следопыт заставы сержант Подгорный, не раз отличавшийся в задержании нарушителей границы. Он был для ребят непререкаемым авторитетом, чуть ли не человеком из легенды. Каждое его слово становилось законом, приказом, а Бауржан, назначенный заместителем сержанта, строго спрашивал с тех, кто с ленцой выполняет отдельные распоряжения.
А однажды, прослышав о клубе юных друзей пограничников, организованном в соседнем районе, Бауржан привел к нам в политотдел делегацию школьников.
— А мы решили не клуб, а отряд юных друзей пограничников создать, — пояснил он. И как бы в подтверждение своей правоты добавил: — Это и звучит, и правильно все выражает. Застава есть застава, а мы будем ее друзьями.
Мы поддержали Бауржана, но на собрании, где обсуждался вопрос об организации отряда, внесли предложение — принимать только тех ребят и девочек, кто успевает и не имеет замечаний по дисциплине. Для Бауржана это условие оказалось роковым, успевал он хорошо, а вот поведением не мог похвастаться: имел выговор за грубость. Поэтому он сразу помрачнел, выслушав решение собрания, стал сторониться людей; забравшись после уроков куда-нибудь в кусты ивняка, он пропадал за селом почти до заката солнца. Бабушка, у которой он жил, начала беспокоиться, жаловалась Нине. Та, как могла, пыталась успокоить мальчика, вызвать его на откровенность, но он сердито отмалчивался.
Отряд был поначалу малочислен — всего десять человек, но через месяц вырос вдвое. Бауржан, как и прежде, успевал, но с дисциплиной дело не ладилось, поэтому о приеме в отряд он даже не заикался.
Это огорчало нас с Ниной: Бауржан, признанный вожак класса, был бы, конечно, не лишним в отряде, но что поделаешь, не идти же к нему на поклон. Оставалось одно: дать понять ему, что отряд и без него может существовать. Только этим можно, как мы решили, покорить упрямого мальчишку.
Однажды, зайдя в комнату дежурного по части, я увидел Бауржана сидящим в ожидании приема командира. Дежурный офицер не без гордости сказал мне:
— Поздравьте своего питомца, он помог задержать нарушителя границы.
Вот так дела! Славу отряду принес не состоящий в нем школьник, но признаться перед офицером было как-то неудобно, а Бауржан сверлил меня смородинками глаз, и вид его был таким, будто он хотел сказать: «И все-таки я утер нос всему вашему отряду».
Поздравив Бауржана, я попросил его зайти в политотдел, как освободится. Прошел час, другой, нет его. Иду в дежурку, но там уж и след простыл Бауржана. Дежурный сообщил мне, что командир отдал распоряжение заготовить приказ о поощрении Бауржана за патриотический поступок, а меня за организацию отряда ЮДП. Пришлось зайти к командиру и объяснить все, но тот, услышав историю с мальчиком, сказал:
— Благодарность вы все равно заработали. И Бауржан ваш будет неплохим командиром, надо поговорить с мальчиком. Теперь он все поймет.
Через несколько дней я пошел в школу, чтобы поговорить с Бауржаном, но Нина Светлова сообщила мне о новой проделке мальчика. Серкулов разбил нос командиру отделения отряда ЮДП Коле Пенькову, одному из лучших учеников класса. Причина драки не установлена, так как оба мальчика молчат.
— Пока все не выяснится, — посоветовала Нина, — не следует разговаривать с Бауржаном.
Через несколько дней Нина не без досады рассказала, что драка произошла из-за девочки. Ученица седьмого класса заболела воспалением легких. Бауржан навещал ее каждый день, а когда девочке полегчало, носил книжки и задания, помогал готовить уроки, чтобы та не отстала в учебе. Коля Пеньков, узнав о посещениях больницы Бауржаном, съязвил:
— Тахир спасает свою Зухру.
Бауржан вскипел и ударил Колю изо всей силы.
— Ох уж эти мальчишки! — вздохнула Нина, но по ее глазам было видно, что поступок Бауржана она в общем-то одобряет. Учительница не настаивала на наказании Бауржана, но просила подождать с назначением его командиром ЮДП, опасаясь, что ребята воспримут это, как нарушение установленного порядка приема в отряд.
В этот день я не разговаривал с Бауржаном, но утром следующего дня мы встретились с ним совершенно неожиданно. Выдалось свободное время, и, взяв двустволку, я направился на охоту. Погода стояла превосходная. Заря пылала весело и предвещала бойкий лет птицы. Замаскировавшись в камышах, я ждал уток. Где-то далеко на озерах раздался выстрел, встревоживший утиные стаи, однако в мою сторону направилось несколько низко несущихся птиц. Стараясь не упустить хоть эту добычу, я поднял ружье еще задолго до подлета косатых и сопровождал их стволами, держа на мушке вожака.
Уже слышу посвистывание крыльев, взведены курки, пальцы разом жмут на два спусковых крючка. Пора… Даю дуплет и слышу третий выстрел где-то сзади и совсем близко. Падает одна утка, а мой вожак, сделав вираж, унесся за камыш живой и невредимый. Я промазал. Оборачиваюсь и вижу Бауржана.
— По хвостам лупите, вынос мало делаете, — поучительно говорит он, и мне ничего не остается, как выслушивать его поучения, ведь теперь право на это определялось не возрастом, а метким выстрелом. Бауржан подбил косатую, а я промазал.
Через некоторое время на нас налетел еще табунок уток. Теперь и я не промахнулся, сбил сизокрылого селезня. Бауржан тоже подбил одну утку, и мы еле отыскали ее в густых камышах. Солнце той порой поднялось высоко и начало припекать. Перелет уток прекратился. Довольные тем, что на наших поясах висят косатые, мы выбрались на покос, устроились под копной сена и начали сушиться.
— Замечательное утро, — начинаю разговор.
— Это что, — не соглашается со мной Бауржан. — Вот у нас в горах да-а! — он садится поудобнее и с видом большого знатока своего края рисует чудеса природы:
— Заря занимается у нас на самой высокой вершине и горит в голубом ельнике, как огромный костер. А воздух! Нет, это посмотреть и почувствовать надо, а так не расскажешь.