Старший лейтенант ушел. Рудков, все так же поглаживая зеленое с чернильными пятнами сукно, обратился к Борисову:
— И вам кровать приготовлена. Дежурный покажет.
— Хорошо. Да, а заместитель ваш не по форме — пуговицы зеленые. Солдаты смотрят. Личный пример — важный фактор. Поговорили бы с ним.
— Говорил.
— Приказать можно.
— Можно и приказать… Человека знать надо. Я с ним не первый год. Хороший офицер. Но вот в одном не повезло ему: девушка не поехала с ним. Вначале: «Университет закончу». Теперь: «Не знаю». Пишет, а не едет. Тяжело переживает это. А ведь он спортсмен: самбо, конный, гимнастика. В училищной самодеятельности пел, — майор улыбнулся, вспомнив, как впервые после училища Малыгин прибыл на заставу. — Горяч был вначале, подавай ему нарушителей — и все тут. А их нет. Так он легенду о нашем озере записал. Любопытная. Хотите — в трех словах расскажу. А впрочем, у меня есть экземпляр записи — прочитать гораздо интереснее.
Майор Рудков достал из ящика стола несколько страниц, исписанных размашистым почерком, и начал читать:
«Хозяин этой долины, богатый, уважаемый всеми бай Биндет был в дружбе со своим соседом, не менее именитым и богатым Курукбаем. Биндет не кочевал, зимой и летом люди его рода пасли скот в этой долине и в ущельях гор. Курукбай зимой уходил в степь, летом пригонял скот сюда, в эти горы. Тогда начинались празднества. То бай Биндет режет барана в честь дорогого гостя, устраивает состязание певцов, то режет барана Курукбай и проводит скачки, состязания богатырей-борцов.
Когда у Курукбая родился сын, а у бая Биндета дочь, они нарекли их женихом и невестой. Таков был обычай у казахов — девочку сватали, когда она была еще в колыбели. Отец жениха платил за невесту выкуп — калым.
Дамеш, дочь Биндета, была нежна, как ягненок, стройна, как ветка тальника, прекрасна, как эти горы. Сын Курукбая, Кенжебулат, рос крепышом. Смелость его восхваляли все — когда ему было только десять лет, он уже объезжал строптивых жеребцов из отцовского табуна, объездил и даже пойманного охотниками кулана. Кенжебулат вырос надменным, любящим только себя юношей.
Настал день смотрин. Это тоже обычай — за год до свадьбы жених знакомится с невестой и проводит у нее несколько дней. Но Дамеш любила другого юношу, джигита-табунщика, и в день приезда жениха убежала с джигитом в горы. Их искали и люди Биндета и джигиты, приехавшие с Кенжебулатом, но найти не смогли. Оскорбленный, разгневанный Кенжебулат бросил все привезенные невесте и ее родным подарки, (казахи эти подарки называют «коримдик») в озеро. С тех пор озеро называется Коримдик-Куль.
Курукбай и Кенжебулат начали мстить. Они грабили аулы бая Биндета, захватывали его земли… Это было много лет назад».
— Так бы подробно о Шакирбае знать, — заметил Борисов, когда майор, закончив читать, посмотрел на него.
— О нем легенд нет, — улыбнулся Рудков.
— Но есть факт, есть живые люди, которые могут помочь.
— Да, есть. Сын Семена Капалина — Илья Семенович. Линейный надсмотрщик отделения связи. В селе живет.
— Мне завтра уезжать, так я, видимо, вечером схожу к Капалину.
— Дом его все знают — он рядом с правлением колхоза.
Борисов вышел из канцелярии во двор заставы. На чистых, засыпанных речным песком дорожках серебрился иней. На клумбах между дорожками цвели астры, хризантемы. Невысокие деревья, окружавшие летнюю курилку, желтели на фоне побеленной стены; желтые листья лежали на скамейках, в бочке для окурков, врытой в землю.
V
Илья Семенович Капалин налил чай из кипящего на столе пузатого самовара в большие, ярко раскрашенные фаянсовые кружки.
— Все помню. Мне тогда двенадцать лет было. Особенно помню глаза и редкую черную бородку бандита. Как сейчас вижу, — Капалин подал Борисову чай, пододвинул ближе к нему сахар, — крепким мужиком отец был. Не совладали бы с ним. Сонного оглоушили. На сеновале любил спать… Кто-то сказал бандитам.
Говорил Капалин неторопливо. Лицо его было хмурым. Когда он замолкал, упругие желваки вздувались на скулах. Большими коричневыми руками он бесцельно передвигал кружку с чаем.
— Насиловать начали мать и сестренку, — говорил он. — Отец веревки силился разорвать — не мог. Отогнал, а бандиты смеялись. Я тоже стал разрывать веревки. Подскочил ко мне один. Глаза блестят, лицо красное. Прошипел сквозь зубы: «Лежи щенок!» — и нож в бок. Когда в себя пришел, слышу — спорят. Один говорит, что пора уходить за реку, другие настаивают переждать несколько дней, пока успокоятся пограничники, доказывают, что кто-нибудь уже на пост сообщил и пограничники наставят везде заслоны. Вот и все.
— А где эти несколько дней могли переждать бандиты?
— Ума не приложу. Давайте чай пить.
Но в этот вечер им так и не удалось попить чаю: на току кто-то сильно и часто начал бить в рельс. Удары звучали, как набат, и звуки эти насторожили и встревожили Капалина и Борисова. У колхозного правления тоже ударили в рельс. Капалин быстро вышел на крыльцо и крикнул:
— Лейтенант, хлеб горит!
Но Борисов и сам уже стоял на крыльце и видел взметнувшийся в небо яркий факел, от которого в темноту пучками летели искры. Горела соломенная крыша тока.
Борисов вместе с Капалиным побежали к току. Их обогнали две пожарные брички с наполненными водой бочками. На току уже были люди. Никто не тушил пожара — все понимали, что это бесполезно. Кто откатывал подальше от огня бочки с бензином, лежавшие метрах в пятидесяти от тока, кто прямо из-под горящей крыши, облившись водой, выкатывал зернопогрузчик, веялку, зернопульт, триер. Женщины подносили воду из ближних колодцев, обливали водой пшеницу и тех, кто спасал технику. Все работали молча, только председатель колхоза громко выкрикивал приказания.
Борисов стал помогать двум колхозникам, толкавшим веялку. Горячий воздух затруднял дыхание, на китель и голову (фуражка осталась у Капалина) сыпались горящие соломины, он, не переставая толкать веялку, стряхивал соломины. Какая-то женщина опрокинула на него ведро воды.
— Еще — взяли! — натужно прохрипел кто-то за спиной Борисова. Голос ему показался знакомым, он оглянулся и узнал старшину заставы Исаева. «Успели с заставы. Молодцы», — подумал лейтенант. Веялка пошла быстрее, и вот наконец стало легче дышать: горящая крыша осталась позади, но они продолжали катить веялку подальше от огня.
Кто-то громко крикнул: «Берегись!» Часть крыши рухнула. Раздались крики придавленных и обожженных людей. Все кинулись растаскивать горящие стропила, чтобы спасти людей и зерно. Людей вынесли, загоревшееся кое-где зерно раскидали и залили. Пожар затихал. Все ближе и ближе к току подбиралась темнота, вот она охватила весь ток, и в этой темноте торчали, как клыки огромного хищника, каменные столбы, а чуть в стороне чернел похожий на жирафа зернопогрузчик. Возле него старший лейтенант Малыгин в кителе, прожженном в нескольких местах, в фуражке, сдвинутой на затылок, тоже прожженной, разговаривал с председателем колхоза Петром Григорьевичем Тереховым. Борисов подошел к ним.
— На трудодни раздадим, а семян нет — покупать придется, — сокрушался председатель. — Стукнет по карману. Шесть человек из строя вышли. Сколько пролежат в постели, неизвестно. Хорошо хоть, что все живы остались.
— Почему загорелось, не выяснили? — прервал Терехова Малыгин.
— Думаю — подожгли. Крыша загорелась. Сторож ужинать уходил. Он первым и увидел, когда возвращался. Тревогу поднял.
— Кто же мог? — недоуменно спросил Малыгин.
— А кто его знает? Вы границу покрепче перекройте.
— Начальник всех на ноги поднял. Сам следовую полосу проверяет.
— Заметил — мало здесь ваших. Смотрите. Нужно будет, так поможем.
— Хорошо, Петр Григорьевич. Сторожа накажите. Других предупредите. А сейчас нам пора. — Малыгин попрощался с Тереховым и повернулся к Борисову. — Тоже на заставу?
— Фуражку у Капалина оставил.
— Завтра возьмете.