Кароль Ижиковский
«Погребение»
Karol Irzykowski
«Pogrzeb» (1906)
Он готовился к смерти. Обил комнату чёрным крепом и, всё же, решился оставить на столе лампу, потому что было чересчур темно. Но он не знал, отчего именно сделалось так темно: может, наступила ночь, а может всё из-за крепа, а, может, и оттого, что у него самого помутнело в глазах? Он позвонил; пригласил семью и соседей, после чего объявил, что изволит, наконец, умереть.
Лежал недвижно на низкой кровати. Одеяло, надвинутое на подбородок, казалось ему выкрашенным в чёрный цвет, хотя и было в действительности красным. Он почувствовал кусок льда у себя на лбу. Родственники положили его, дабы снять с больного жар. Однако, вместо того, чтобы растаять, лёд принялся разрастаться, пока не покрыл человека целиком. Лица близких и друзей при этом удалялись, стирались за его толщей. А слой всё уплотнялся и уплотнялся, пока зал уже не распирало ото льда. Мужчина лежал под холодным настилом, как будто вмороженный в ледяную скорлупу некого озера, по которому скользили его товарищи.
Шёл полдень, когда недужный проснулся. Комната оказалась пустой. И тут он услышал щелчок бича, донёсшийся с улицы за стеной. Мужчина догадался: это за ним. Быстро оделся и поспешил выйти.
Проспект был празднично украшен. На окнах стояли горшки с чёрными цветами, на крылечках — лежали чёрные ковры. Улица, извиваясь, тянулась вверх и исчезала вдали, смешиваясь с туманом.
Толпа ждала его. Все держались за руки и веселились, оживлённо беседуя о ком-то. Между людьми стояла большая карета, запряжённая четырьмя огромными вороными лошадьми; их глаза отливали кровью. На козлах сидел странно одетый карлик и словно бы вежливым, но вместе с тем таинственно-насмешливым движением руки приглашал приближающегося мужчину присоединиться к нему в экипаже.
Человек, не раздумывая, забрался в карету, а карлик снова щёлкнул кнутом, и оба медленно двинулись вперёд. Люди вокруг что-то глухо напевали, несли хоругви; невесть откуда раздавался звон.
Пассажир гордо восседал в карете, не смея пошевелиться. Он ни на кого не смотрел, принимая как должное все те почести, пение и звоны.
Поездка продолжалась довольно долго, но, не смотря на затёкшие ноги, мужчина держался ровно и не шевелился, терпеливо ожидая окончания путешествия. Он глядел в небо.
Когда выехали из города, песнопения и звон уже умолкли, а народ расходился. Одни разговаривали о мимолётных вещах, другие рвали цветы, прочие — направлялись к просёлочным тропинкам, проходящим через рощицы, которых было в изобилии на загородной равнине. Седок же, по-прежнему продолжал ехать с коротышкой.
Карета катилась всё дальше и дальше. Пассажир уставился на спину извозчика; тот сидел на высоких козлах и не поворачивал головы. Лошади фыркали — глаза наливались кровью. В конце концов, они рванули галопом, а кругом начал стелиться туман.
Карета прибыла на место, когда солнце почти зашло. Было видно, что землю здесь недавно копали, а рядом стояло двое людей, опирающихся на лопаты, — но они и глазом не повели в сторону приезжих; они заслоняли ладонями лица, чтобы лучше видеть последние мощные, и при этом тоскливые отблески солнца.
Карлик вновь ударил кнутом, и карета неожиданно врезалась в землю, а железные двери за ней захлопнулись. Экипаж проваливался всё глубже и глубже в грунт.
Был ли это туннель или густая лава? Камни расступались, словно были бесплотными, как воздух.
На этот раз путешественники находились во владениях ночи, во владениях неподвижности, — но только такой неподвижности, которая сама перемещалась вместе с ними.
А напоследок, карлик повернул голову, раскрыл рот, и седоку послышался его чудовищный голос где-то в глубине души — будто эхо, затерявшееся среди тысяч скал:
— Я Бог!…
Перевод — Мирослав Малиновский