В снах сына Джим Торн являлся, находясь на последней стадии болезни Альцгеймера, где-то за полгода до того, как он погиб в огне. Это так похоже на отца, думалось Торну: он всегда был таким несговорчивым, таким кровожадным. Почему бы ему не являться во снах еще молодым мужчиной? Или, по крайней мере, человеком, чей разум еще не слетел с катушек? Вместо этого отец являлся ему разозленным и сквернословящим, теряющим нить разговора, рассеянным, взбешенным и потерянным.
Беспомощным…
Частенько старик лишь сидел на краешке кровати Торна и жаждал начать расспросы. Так он вел себя перед смертью. Наплевательское отношение к хорошим манерам соседствовало с зацикленностью на пустяках, каталогах и викторинах.
— Назови десять самолетов-истребителей Второй мировой войны! Какие три пресные озера самые большие на Земле?
Перейдя к другому тесту, он вводил варианты ответов:
— Из-за чего начался пожар, в котором я погиб? (А) — случайно, (Б) — в результате поджога.
За этим следовал вопрос, на который Торну было ответить легче:
— Кто виноват? (А) — ты, (Б) — ты.
Обычно именно в этот момент Торн просыпался, и некоторое время вопрос не выходил у него из головы. Вызываемое им чувство было хорошо известно Торну, однако он затруднился бы дать ему точное определение. Не то чтобы стыд — пожалуй, лишь тень стыда. Как человеческие отношения, которые «переживают не лучшие времена», уже стали ущербными и рано или поздно проявятся в полной мере. Торн, как автомат, совершал утренний ритуал — душ, завтрак, одевание, — пока память о сновидении не исчезала. Он чувствовал, как вода щиплет его кожу, когда он брился, а сухой завтрак во рту превращается в уголь.
Вчера поздним вечером он усадил Фила Хендрикса в мини-кеб. Как обычно, он предложил ему диван, но Хендрикс захотел поехать домой. Выпендреж по поводу того, чтобы прогуляться в поисках достойной замены его дружку, длился недолго. Пиво смыло всю его браваду, к концу долгого вечера его глаза опять были полны слез, и он отчаянно желал оказаться дома, на случай, если Брендон решит вернуться.
Торн отправился в кухню, стоя съел тост с повидлом, слушая лондонское радио и ожидая, пока подействует утренняя доза болеутоляющего.
До годовщины смерти отца оставалось пять недель.
На улице стал накрапывать дождик, по радио ведущий пытался вставить хоть словечко в нескончаемый монолог некой слушательницы, которая разглагольствовала об ужасающем состоянии столичных железных дорог.
Он решил, что позвонит тетушке Эйлин — младшей сестре отца — и Виктору, лучшему другу старика. Возможно, они соберутся вместе, выпьют, помянут.
Они в семье никогда не были близки, и это так совершенно по-английски — сблизиться после потери. Однако, как бы там ни было, он все же сильно нуждался в этом сближении: ему было просто необходимо соизмерить свое горе с горем других. Ему требовалось побыть с людьми, которые могли бы поговорить с ним достаточно откровенно, не осторожничая.
По радио дозвонившийся в студию мужчина уверял, что предыдущая слушательница — властолюбивая грубиянка, но в одном она права: дороги — дерьмо.
Торн подумал о том, как там Маллены. Потеря близкого человека и полная неизвестность относительно того, что же с ним на самом деле произошло, — вероятно, худшая из потерь. Маллены старались держать себя в руках, не позволяли эмоциям чересчур разойтись. Он тут же подумал: «Как странно, что одно и то же слово имеет такие разные значения — утратить контроль над собой и расторгнуть брак».
Он накладывал еду в миску Элвис, когда зазвонил телефон. И хотя кодеин еще не слишком подействовал, одного звонка Портер было достаточно, чтобы он забыл о боли, которая пульсировала в нижней части ноги и отдавала в стопу.
Теперь они могут быть совершенно уверены, что Люка Маллена похитили. Кто бы ни удерживал парня, он наконец решил выйти на связь.
В окружном управлении, под красным флагом в углу, установили экран, а вокруг наспех сдвинули стулья. Сотрудники других отделов прекратили разговаривать, стояли не шевелясь или продолжали работать молча, а все сотрудники отдела по расследованию похищений столпились вокруг экрана и смотрели видеокассету, которую рано утром обнаружили у двери дома Малленов.
Когда запись закончилась, Портер, не сказав ни слова, перемотала пленку, и они просмотрели ее еще раз.