Мама никогда не изменится, мама реализует в Ульяне свои мечты и надежды. Она всю жизнь протанцевала в кордебалете, последние партии, но при этом отдала этому искусству душу. Теперь хочет вытряхнуть ее из Ульяны.
– Что с глазами? – пальцы касаются девичьих щек. – Ты пила? Ты что, пьяна?
– Давай поговорим завтра, – Никольская открывает рот, но делает себе лишь хуже.
Олеся Георгиевна впадает в бешенство, разжимает пальцы, смотря на дочь с отвращением.
– От тебя несет вином, как от уличной девицы. Уйди с моих глаз, убирайся в свою комнату. Кого мы вырастили? Кого воспитали? Ты неблагодарная, неблагодарная!
Ульяна бесшумно идет наверх, продолжая ловить в спину материнские колкости. Истерика уже давно охватила все существо старшей Никольской. Она сдавливает пальцами виски, продолжая кричать вслед дочери унизительные вещи, и не может остановиться. Столько надежд, столько сил она вложила в Ульяну, сколько разочарований и боли испытала, а теперь все рушится, как неустойчивый карточный домик. Девочка гробит свою жизнь, зарывает свой талант в землю. Один этот нос только чего стоит, а губы? Она превращает себя в распутную девку. Какой из нее теперь лебедь?
Ульяна с печалью в глазах закрывает дверь своей комнаты на замок, присаживается на незаправленную еще с утра кровать, смотрит на подрагивающие пальцы, снимает тяжелое кольцо и кладет на прикроватную тумбочку.
Утром звонит будильник. Никольская успевает поспать всего пару часов. В восемь ей уже необходимо быть в театре. Быстро умывшись и почистив зубы, Ульяна надевает спортивный костюм, кроссовки, берет из гардероба сумку, зачесывает волосы в высокий хвост. На кухне уже вовсю кипит жизнь. Мать провожает ее суровым безмолвным взглядом, на душе становится гадко.
Оказавшись на улице, девушка садится в свой лимонный «Опель Мокко» и плавно трогается с места. По дороге заезжает в МакАвто, берет самый большой и крепкий кофе. Голова раскалывается, но не от похмелья – нет. Она ломится от мыслей. Тело натянуто словно струна, оно еще помнит небрежные, но довольно твердые касания. Перед глазами Громов. Что за наваждение? Почему он опять появился в ее жизни подобно зависимости? Кажется же, прошло три года. Три года, но ничего не изменилось. Она все так же искренне любит этого человека. Сходит по нему с ума. А он все так же напоминает ей ледяную глыбу. Неприступную. Молчаливую.
В репетиционном зале Никольская приступает к разминке. До спектакля осталось чуть больше месяца, мама права, получить главную партию почти сразу после академии сродни чуду, и, наверное, она действительно не ценит этого подарка судьбы. Пытается настроиться, но мысли далеко, слишком далеко от нежной Одетты.
Руки кажутся неподъемными, все движения получаются картонными, кривыми. Худрук, пришедший на репу лично, кричит, нет, бьется в истерике, в какой-то момент ей прилетает указкой по плечам, которые она никак не может расправить. Грудь сжимается, ее душат воспоминания. И все по кругу, взмах руки, вторая позиция, неловкое падение. Нервы на пределе, вокруг ее персоны разворачивается настоящий скандал. Ей необходимо собраться.
– Арабеск, твою мать! – вновь крики. – Выйди, пошла вон отсюда. Приди в себя!
Звенящая тишина закладывает уши. Никольская оказывается за дверью репетиционного зала, накрывая лицо ладонями. Спустя несколько минут решительно возвращается в зал, приносит извинения.
Музыка нарастает, Ульяна старательно исполняет свою партию, кружит над полом, преодолевая свой предел. Когда все заканчивается, чувствует себя неживой. Выжатой, полностью обессиленной морально.
На выходе из театра ее догоняет Лизка. Небрежно хватает под локоть, печально улыбается.
– Что с тобой? – подстраивается под шаг подруги.
– Не знаю. Все из рук валится.
– Куда ты вчера пропала?
– Лиза, это настоящий кошмар.
Ульяна облизывает сухие губы, отводит взгляд в сторону.
– И?
– Вчера в клубе я встретилась с Громовым.
– С кем? – Лиза зависает на пару минут, пытаясь отыскать в своей памяти до боли знакомую фамилию. – Подожди, так он же в Штатах.
– Видимо, вернулся. Он меня не узнал. Представляешь?
– Ну, так-то ты очень изменилась с академии.
Самарина училась с Ульяной в одной академии, у них были совместные классы и слишком поверхностная дружба. У Никольской такая дружба была со всеми, потому что все они были соперниками, она почти не помнила времена, когда не стояла у центрального станка, не помнила и совершенно не хотела вспоминать. Дружба и все эти девичьи радости могли легко сбить ориентир. Она яростно хотела доказать матери, что может. Ульяна отчаянно хотела услышать в свой адрес похвалу, но маме всегда было мало. Всегда.