Томас Диш
Погружение «Вест-Энда»
Когда судно начало тонуть, миссис Ниэри в своей отдельной каюте предсказывала по ладони судьбу молодому коридорному арийской крови.
– Видите, линия жизни прерывается, – сообщила она ему. – Вы умрете молодым.
– Ja?[1]
Вздохнув, она взъерошила его короткие светлые волосы.
– Откуда нам знать, – задумчиво молвила она, – когда пробьет наш час. Трагедия может поджидать за любым углом, а море… море шутить не любит. – Она игриво пробороздила ногтями беззащитную мякоть его открытой ладони, еще немного укоротив линию жизни. – Ich liebe dich[2], – с придыханием прошелестела она еле слышно. – Так будем же, как говорят поэты, вкушать плоды весны на свете этом. Негоже сердцу на запоре быть.
– Ja, aber ich muss gehen[3].
Коридорный верил предсказанию миссис Ниэри, потому что ей было лет семьдесят и напоминала она цыганку из оперетты Штрауса, а коридорный был молод и фаталист. Тем не менее, всему есть границы, и миссис Ниэри была самой что ни на есть границей.
– О нет, mein Liebchen[4]. – стонуще выдохнула она. – Не уходи, не покидай меня. Ночь так юна, а ты такой…
Стук в дверь не дал миссис Ниэри закончить; стучал мистер Ниэри.
– Дорогая, – объявил тот, – корабль тонет. Выйди, взгляни.
– Я занята, любовь моя! – крикнула через дверь миссис Ниэри, помогая коридорному укрыться в пустом дорожном сундуке, приберегаемом как раз для экстренных случаев. – И волосы мои в жутком беспорядке. – Волосы ее лежали на туалетном столике, дожидаясь, пока их причешут.
Мистер Ниэри – или Альфредо, как звали его друзья в Милане, – вернулся в судовой бар, где всемирно известный ирландский поэт читал вступительную главу своего первого романа, из предполагаемой трилогии, недавно инсценированного. Теперь знаменитый поэт направлялся в Манхэттен на премьеру – или, по крайней мере, так ему представлялось. Альфредо пришлось встать за стойку и смешивать напитки самому, так как бармен и все местные завсегдатаи перекочевали в спасательные шлюпки.
– Вот слова, – говорил поэт, – два слова, одно, может, три слова, да, три слова только, именно три слова, все вместе, сперва одно, первое слово, затем другое и наконец, через некоторое время, последнее…
– Последнее слово? – с надеждой потребовал Альфредо у своего рома с колой.
– …Последнее из трех, третье, все три слова вместе в пространстве, здесь, вот в этом пространстве, наполняют его, начинаются от края пространства, тянутся через середину до другого края, пока незримого…
Пока поэт зачитывал слова эти себе и Альфредо – которому, несмотря на итальянское происхождение, явно не хватало классического образования, – штурман препирался с капитаном «Вест-Энда», не юнцом уже, но еще и далеко не стариком, который командовал в одну из недавних войн эсминцем. Эсминец, к вящей капитанской досаде, был отправлен со всей командой на дно близоруким камикадзе.
– Сэр, – начал штурман, тщательно выбирая слова, – судно в самом деле тонет.
– Да-да, я в курсе, судно тонет, очень смешно. Может, на нас налетел айсберг? И машинное отделение затоплено, котлы вот-вот взорвутся? И шлюпок на всех не хватает?
Хоть евреем капитан не был, чувство юмора у него было как раз то, что зовут еврейским.
– Нет, сэр, – другое судно.
– Что другое судно? Отвечайте по существу.
– Другое судно налетело на нас, сэр. Мы тонем.
– Что ж, хоть какое-то разнообразие. На прошлой неделе это был айсберг. Можно подумать, «Титаник» – единственное на свете судно, которое утопло. Или правильней затопло?
– Затонуло, сэр. Как «затонувшие сокровища».
Капитан повернулся к штурману спиной и снова углубился в газету.
– Ну выйдите на мостик и посмотрите сами! Пожалуйста! Мы же тонем! – умоляюще пропел штурман, хотя петь не умел. – Спасайтесь!
– Волк! Волк! Волк! – передразнил его капитан. – Нет уж, увольте, сколько можно; пусть это послужит вам уроком. А теперь не мешайте. Я читаю «Филадельфия Инкуайэрэр». Если так уж невмоготу кого-нибудь разыграть, идите к телеграфисту. Он у нас доверчивый.
Телеграфисту, который был занят тем, что передавал речь поэта одному газетному синдикату – какому именно, пока не подлежит разглашению, – было не до штурмана.
– Отстаньте от меня, – огрызнулся он, дробью точек и тире отбивая в эфир послание поэта, – до другого края, пока незримого, незримого для кого, для меня, например, отстаньте от меня, незримого для меня, обозревающего края слов, что заполняют совместно это пространство, рядами, ряд над рядом, ряд под рядом, так же, как тянутся сами слова, одно, затем другое, и совсем другие по обе стороны от этих двух, так что я могу, обозревая слова, зрить вверх или вниз, вправо или влево…
В наушниках настала мертвая тишина, так как несколько тонн соленой воды только что захлестнули судовой бар, утопив поэта с Альфредо и оборвав связь.
Тем временем у миссис Ниэри были проблемы с замком дорожного сундука, куда она спрятала молодого коридорного. Замок, оказывается, захлопнулся, а миссис Ниэри никак не могла отыскать ключ, беспечно оброненный где-то на полу их с мужем отдельной каюты; соленая пена бурлила уже футах в четырех над полом.
– Ich muss geben! – все повторял молодой коридорный в несколько истеричной манере, одновременно молотя изнутри кулаками в прочные стенки сундука.