У здания суда Халиль и Эмине встретились с односельчанами. Эмине сжалась под их взглядами, полными недоумения и нескрываемого осуждения. Она догадывалась, о чем думают эти люди и что скажут ее отцу и матери.
Халиль сидел в повозке и ждал, когда Эмине выйдет. Он чувствовал, что дело принимает нежелательный оборот, и в ожидании Эмине курил сигарету за сигаретой. Из раздумья Халиля вывел донесшийся до него шум: это Хасан-ага, спускаясь по лестнице, с кулаками рвался к Эмине, а народ его удерживал.
— Из-за этой суки сына моего убили, из-за этой твари! — орал он.
Закрыв лицо руками и кусая губы, Эмине подбежала к Халилю. Глаза ее были полны слез. Халиль метнул на Хасан-агу быстрый взгляд и, стиснув зубы, так стегнул лошадей, словно полоснул кнутом самого Хасан-агу.
Халиль ехал молча. Эмине стала было рассказывать ему о суде, но он оборвал ее на полуслове:
— Не надо, не рассказывай!
Они проехали большой мост. Вереницы повозок возвращались в деревни. Извиваясь змеей, текла река Сейхан.
Повозку Халиля обогнал трактор Хасан-аги. Проезжая мимо, Хасан-ага потряс в воздухе кулаком и осыпал Эмине бранью. Халиль был взбешен, но виду не подал, только подумал: "Ничего не поделаешь, надо терпеть".
— Рука болит? — спросил Халиль Эмине.
— Болит.
— Давай завернем в Чалганлы к старухе знахарке, а оттуда — прямо в поле, ладно?
— Как хочешь.
— Тогда поедем сейчас к знахарке. А что ты матери скажешь?
— Что с повозки свалилась.
Халиль покачал головой:
— Не поверит она. Все волосы тебе повыдирает за то, что ты со мной ездила. Отец у тебя ничего, а мать бессердечная.
— Я знала, что меня ждет, но не могла тебе отказать. Ты лучше думай о себе, а я своей судьбе покорилась… Мы будем проезжать Маласчу?
— Будем.
— И к святой могиле сходим?
— Что тебе там делать?
— Не хочешь — не надо.
— Как можно ехать на святую могилу, не совершив омовения?
— А я помоюсь.
— Где?
— Не доезжая Маласчи, родник есть.
— А если кто увидит?
— Кто там может увидеть? Я окунусь, а ты на меня из ведра польешь. Хочешь, и ты искупайся, вместе сходим на могилу.
— Я со святыми не знаюсь.
Тишина и безлюдье полей будили в молодых людях желание. Склонив голову, Эмине улыбнулась. Халиль приподнялся, огляделся, сказал:
— Никого нет, — и снова сел, поглядывая на Эмине.
Она продолжала улыбаться.
— Чего улыбаешься? Иди ко мне!
— Ты иди ко мне!
— Иди, а то рассержусь!
— Нет, ты иди!
— А кто будет лошадей погонять?
— Они сами пойдут.
— Иди, говорю!
Эмине повела плечом и засмеялась. Халиль с неожиданной злостью хлестнул ее кнутом.
— Иди же наконец!
Опасаясь нового удара, Эмине отпрянула и вытянула перед собой руки. Халиль глядел на Эмине: втянув голову в плечи, она смотрела на него умоляюще. В эту минуту Эмине казалась Халилю безобразной. Все в ней — натруженные ноги, с которых она сняла башмаки, жалко вытянутые вперед худые, длинные руки, выражение ее лица — вызывало в Халиле непонятное отвращение. Он снова ударил ее кнутом, еще и еще. Эмине сжалась в комок, стала совсем маленькой…
— Ах так! Ханым не соблаговолит прийти, не соблаговолит…
Ища выход злости, Халиль стал хлестать лошадей, и те понеслись во весь опор. Повозку трясло и швыряло. Эмине, потеряв равновесие, упала на спину, на дорогу свалился башмак.
— Упал! — закричала она. — Башмак упал!
Халиль не расслышал.
— Халиль, башмак мой упал! — снова закричала Эмине. — У меня нет другой обуви, я босой останусь. Мать со свету сживет, Халиль!
Халиль остановил повозку.
— Беги за своим башмаком!
Морщась от боли в руке, Эмине спустилась с повозки, прошла немного назад и нашла свой башмак. Халилю стало жаль Эмине. "Аллах и без того наказал ее", — подумал он.
Когда Эмине вернулась, Халиль спрыгнул с козел на землю, взял девушку за пояс, поднял и посадил в повозку.
— Я провела с тобой всего день, — заговорила Эмине, — а на мне уже живого места не осталось. Ты меня пять раз бил, я вся в синяках от твоего кнута, да и глаз не сомкнула. А сколько еще мне придется терпеть?