Глухой ропот прокатился по толпе.
— Не пойдет! — отвечал Дурмуш-ага. — Выкладывай пятьсот лир!
— Помилуй, хозяин, ведь я голову свою ставлю в заклад. Проиграю — зарежь меня, уложи, как овцу, и зарежь. Говорю тебе это при народе. Хочешь — бумагу подпишу.
— Деньги, деньги и только деньги! — стоял на своем Дурмуш-ага.
— Ну нет у меня денег. Я голову ставлю!
— Что мне, болван, делать с твоей грязной башкой? Деньги выкладывай!
Дурмуш-ага скалил зубы, наслаждаясь беспомощностью Сейфи. А Сейфи, опустив голову, весь сжался, как будто даже ростом стал ниже. От недавней уверенности не осталось и следа.
— Нет у меня денег, хозяин, — сказал он удрученно и повернулся к народу. — Не пригодился мне, друзья, мой голошеий Кельоглан. Все в деньги уперлось. До стольких лет дожил, а пятисотлировой бумажки ни разу не видел, даже не знаю, какого она цвета. И до конца дней своих, видать, не узнаю. Ну, люди, простите меня за все, Сейфи путь-дорога зовет. Стоит в дело вмешаться деньгам, и меч наш становится тупым. Ну да ладно! Прощайте!
С виноватым видом крестьяне расступились. Сейфи зашагал прочь. Проходя мимо Халиля, он остановился:
— Не поминай лихом, Халиль! Теперь уж навсегда ухожу.
Халиль низко склонил голову, Сейфи по-дружески похлопал Халиля по плечу и пошел дальше.
Стоявший позади толпы Сабри схватил Сейфи за руку.
— Постой, Сейфи! Куда это ты?
Сейфи остановился, посмотрел Сабри в глаза.
— Я голову свою ставил — не приняли, а денег у меня нет. Что ж мне после этого делать? Пойду куда глаза глядят. Без денег, Сабри-ага, ничего не получается.
— А ты, Сейфи, крепко надеешься на своего петуха?
— Если бы не надеялся, разве вернулся бы, разве посмел бы с хозяином потягаться?
К Сейфи подошел сторож Муса:
— Слушай, Сейфи, могу дать тебе десять лир. Слышь, десять лир — от меня!
Кавалджи Хасан шмыгнул носом, поморгал слезящимися глазами.
— Сынок, Сейфи, и я тебе денег дам. Их у нас немного, но все отдам тебе, сынок. Они у нас на пропитание отложены. Коли проиграешь — голодными останемся, ну а выиграешь — отдашь. Договорились?
Сейфи смахнул набежавшую слезу.
— И я дам, Сейфи, — сказал Телли Ибрагим.
Из толпы послышались голоса:
— Голодать будем, а тебе дадим. Только бы они впрок пошли.
— И я даю. Пять лир — от меня!
— Кельоглан такой же голый, как и мы.
— И на меня рассчитывайте!
— Так давайте начнем собирать!
— Ну, Сейфи, не волнуйся. Сколько не хватит — я доложу! — воскликнул лавочник Сабри и обернулся к крестьянам. — Несите кто сколько может. Не хватит — я добавлю. Несите же скорее!
Люди кинулись по домам за деньгами. Дурмуш-ага, не ожидавший такого оборота, растерянно поглядывал по сторонам.
— Дурмуш-ага, — обратился к нему Сабри, — будет у Сейфи пять сотен. А ты-то, хозяин, готов?
— Я всегда готов, всегда!
— Ну а петух твой готов?
— Не твоя забота! — раздраженно ответил Дурмуш-ага.
Вскоре те, кто ходил домой, вернулись с деньгами и протянули их Сабри. Лавочник достал записную книжку и стал отмечать кто сколько дал. Набралось четыреста десять лир. Остальное он доложил.
— Все в порядке! — объявил Сабри.
Сейфи наклонился к петуху:
— Видал, дорогой мой Кельоглан, как быстро люди деньги собрали, а ведь это деньги на хлеб. Ну, родной, не оплошай, на тебя вся надежда.
— На, Сейфи! Бери деньги! — сказал Сабри и выложил на ладонь Сейфи требуемую сумму. Тут были и монеты, и ассигнации.
Сейфи поднял деньги высоко над головой и крикнул:
— Вот они, деньги, хозяин! Теперь и ты выкладывай! Передадим их стороннему лицу.
Дурмуш-ага чуть не подскочил на месте, словно его кулаком огрели.
— Что значит стороннему лицу? Может, ты мне не доверяешь?
— Доверять — доверяю, но для порядка так будет лучше. Кто победит, тому тысячу лир и отдадут.
Дурмуш-ага не удостоил Сейфи ответом, но Хусейну все же велел принести деньги. Не прошло и минуты, как Хусейн вернулся.
— Давайте отдадим деньги сторожу Мусе, — предложил Сейфи.
Услыхав это, Муса испуганно запротестовал:
— Что хотите со мной делайте, только не надо мне такой чести!
В толпе раздались смешки.
— Вы что, не нашли более достойного человека? — забурчал Дурмуш-ага. — Да Муса в жизни своей не видал таких денег. Были бы у него пятьсот лир, разве удрала бы от него жена?
Муса побледнел, у него задрожали руки. Он пятился назад, приговаривая: