Мне показалось, что по коридору кто-то идет. Медленно, осторожно. Шаги остановились у двери. Я знал, что люди, которые идут на все, чтобы помешать мне, могут решиться меня убрать. Это не значит, что я трус, но нет ничего позорнее, чем стать жертвой нападения, лежа на диване.
Я вскочил, стараясь не поднимать шума, взял со столика кобуру и на цыпочках подбежал к двери, так, чтобы, когда она откроется, оказаться за ней.
В дверь тихо постучали костяшкой пальца, словно проверяя, здесь ли я. Я молчал. Я видел, как медленно опускается ручка двери, и это напомнило мне кадр из какого-то фильма ужасов. Я вынул пистолет из кобуры.
Дверь медленно открылась, и я поднял пистолет так, чтобы он был на уровне груди вошедшего.
Я не сразу узнал человека, потому что свет от настольной лампы почти не достигал двери. Этого человека я меньше всего ожидал увидеть здесь ночью. При виде его меня охватил стыд за то, что я, комиссар округа, прячусь за дверью, словно царь, опасающийся заговорщиков.
Отец Фредерик сделал шаг внутрь и остановился, осматриваясь.
— Вам не спится, святой отец? — спросил я, выходя на середину комнаты.
— О, господин майор, вы меня так испугали!
— Как вы прошли мимо солдата?
— Солдат спал, и я не стал его будить.
— Хорошо, — сказал я, проходя за стол и указывая миссионеру на стул напротив. — Что привело вас, святой отец, ко мне в такое необычное время? Если вы беспокоитесь за участь вашей школы, то не сомневайтесь — детей вывезут с утра. Церковное добро пускай выносят ваши прихожане. Это не дискриминация. То же самое я сказал буддистам.
— Я знаю, знаю… Я очень благодарен. Я пришел совсем не за тем.
Я осторожно выдвинул ящик письменного стола и положил пистолет внутрь.
Лишь важное дело могло заставить миссионера заявиться ко мне в четыре часа ночи. Как странно, думал я, разглядывая его длинное белое лицо. Вот я был мальчишкой и бегал по улицам, мы дрались с учениками миссионерской школы, а отец Фредерик разнимал нас, и он был точно таким же старым. Прошло двадцать лет, появились новые государства и города, сколько людей умерло и родилось, а миссионер все шагает по улицам Танги, направляясь к белой, словно сложенной из детских кубиков, церкви с острым длинным шпилем. Враг ли он моей стране? В университете мы устраивали демонстрации, чтобы изгнать из Лигона всех миссионеров и христианских епископов, ведь они здесь чужие. Они пришли сюда с англичанами и воспитывали рабов. Но отец Фредерик настолько сросся с нашим Танги, что трудно было считать его колонизатором.
— Вы знаете, майор… — сказал отец Фредерик глубоким грудным голосом. Он говорил по-лигонски не хуже меня, я даже как-то видел написанную им грамматику лигонского языка. Он знал и языки горцев. — …что я провел в этом городе большую часть жизни. И я люблю эту страну и надеюсь, что похоронят меня здесь, у церкви.
Я молчал.
Миссионер на несколько секунд замолк. Потом продолжал, без связи с предыдущим:
— С возрастом становится все меньше и меньше друзей, как воды в реке к концу засухи. Моим самым близким другом был капитан Васунчок.
— И семейство князей Урао, — добавил я.
— Что ж, вы правы. Я много лет знаком с вдовствующей княгиней. Она моя прихожанка. И в свое время я возлагал большие надежды на князя Као. Мне хотелось, чтобы он вырос полезным для своей страны человеком.
Я посмотрел на часы. Четверть пятого. Мне так и не удастся поспать. Отеи Фредерик заметил мой взгляд.
— Я буду краток, — сказал он. — Ведь я пришел не для воспоминаний. Я давно знал, что князь имеет дополнительный источник доходов, чтобы финансировать свою политическую деятельность. Он, в сущности, избалованный сорокалетний ребенок, воображающий себя диктатором. Он обладает достаточными способностями, чтобы пользоваться влиянием среди горных феодалов.
Я не перебивал отца Фредерика. Я был с ним согласен.
— С моей точки зрения, контрабанда наркотиков — самое низменное из человеческих занятий, придуманное дьяволом, ибо наркотики отнимают у человека не только тело, но и душу. Я долгое время не хотел в это верить, несмотря на доказательства, которые приводил мне покойный капитан Васунчок, но, когда я убедился наконец в этом, я попытался поговорить с вдовствующей княгиней.
— Она сказала, что в первый раз слышит об этом? — перебил я его.
— Примерно так. И я ей поверил. В дела сына она не смеет вмешиваться. Несмотря на то что она христианка, она остается горной княгиней, рабой мужа, а после его смерти — старшего сына. Потом я попытался поговорить с князем, который поднял меня на смех и тут же придумал фантастическую историю, полностью обелявшую его в моих глазах. Версия князя была очень изобретательной и убедительной. Полгода назад я пришел к тяжелому для себя, но единственно возможному решению. Я решил сделать все, чтобы пресечь торговлю наркотиками. И спасти этим не только тех людей, которым предназначается опиум, но и самого князя. К сожалению, я не мог обличать князя в проповедях или на улицах, вы же знаете, какой властью он пользуется в городе, какое число людей в той или иной степени зависит от милостей князя.