В таком тревожном состоянии мыслей, продолжая несостоявшийся разговор с Иваном Федоровичем, я вошел в комнату, где должен был находиться Громов, которого не было на месте. Решив воспользоваться его отсутствием для детального ознакомления с содержимым синей папки, я присел на стул, но в тот же момент в комнату влетел Громов. Он был без пиджака.
— Ага, — сказал он, кидая на стол бумаги и открывая ящик письменного стола, — едешь в горы, Пиквик? Я тебе завидую, там растут сосны и никакой суматохи.
— Саша, — ответил я с достоинством, — Иван Федорович, Доверяя мне поездку в охваченные сепаратизмом горные районы, указывал на трудности, с которыми я могу встретиться. Я полагаю, что, если бы эта поездка была увеселительной прогулкой, он подобрал бы для такой цели кого-нибудь из молодых посольских работников.
Запустив эту острую шпильку, я сразу перевел разговор на другую тему:
— Иван Федорович просил тебя распорядиться об обеспечении меня транспортом и всеми сведениями касательно связи с лигонской стороной.
— Ясно-ясно, — скривился Громов, продолжая рыться в ящике стола и делая вид, что мое задание уступает по важности делам, которыми он занимается в данный момент. — Куда же запропастился этот проклятый список? Папку с собой не бери, посеешь на аэродроме. Ты все прочел?
— Не успел, так как пришел сюда непосредственно из кабинета Ивана Федоровича.
— Жаль, теперь некогда этим заниматься. Самолет прибывает через сорок минут. Я надеялся, что консул туда успеет, но он в порту. Встретишь ученых, отвезешь в гостиницу, груз не забудь получить. Может, на аэродроме будет кто-нибудь из Министерства шахт и промышленности, я им звонил. Сам понимаешь…
Именно этого я не понимал. Громов, оказывается, даже не организовал встречу.
— Саша, — сказал я серьезно, — не может быть, чтобы в министерстве не знали, что посланцы нашей страны прибывают сюда с важной миссией.
Значительность моей фразы прошла мимо ушей Громова, он отмахнулся и вновь занялся бесцельными поисками в ящике письменного стола.
— В любом случае, — указал я, — полагаю, что следует направить на аэродром «рафик» с надежным шофером.
— У тебя что, своей машины нет?
Высказывание было легкомысленным, о чем я не преминул сообщить Громову. Не могу же я выступать в роли шофера и носильщика.
— Пойми же, — повысил тон Громов, — «рафик» в порту, автобус в ремонте. Поезжай на своем «Москвиче», а там тебе представитель Аэрофлота поможет.
— У меня создается впечатление, — сказал я, — что ты пытаешься сорвать государственное дело. Я позвоню Ивану Федоровичу!
— О Господи! — театрально возопил Громов. — Звони же! Только учти, как Соломин любит дважды повторять свои просьбы.
Я не стал никуда звонить. Я резко встал…
— Погоди… — Громов вытащил из синей папки листок. — Это захвати с собой, по дороге прочтешь.
Я аккуратно сложил машинописную страницу и покинул посольство.
Мой «Москвич», оставленный на солнцепеке, раскалился так, что я обжегся, взявшись за ручку дверцы. Воздух был неподвижен, красные канны на газоне казались языками адского пламени. Я снял пиджак и повесил его на крючок в салоне «Москвича». До прибытия на аэродром я позволю себе не изнывать от жары. Возможно, я излишне привержен правилам приличия, однако я убежден, что это дисциплинирует не только меня, но и окружающих. Я опустил левое окно, чтобы воздух проникал вовнутрь, однако отказался от соблазнительной мысли открыть окно справа — как известно, именно в такую жару наиболее опасны сквозняки, у меня же слабые связки, что ведет к частым вспышкам трахеита. Дорога до аэродрома в нормальных условиях занимает двадцать пять минут, однако в пути могут быть задержки и проверки документов. Никто не станет отрицать, что свое задание я начал выполнять в тревожный и критический момент, возможно, рискуя жизнью.