Потом мы перетаскивали к хижине груз. Один из ящиков с датчиками погиб в самолете, второй остался. Кое-как управимся. Хорошо, что мы в Москве решили подстраховаться. Взяли больше датчиков, чем нужно. Вытащили и ящик с компьютером. Интересно, цел ли он. Вся надежда на Василия Эдуардовича, институтского столяра, который запаковывал наше добро, приговаривая: «Теперь можно хоть с самолета кидать». Он оказался пророком. Кроме наших вешей, вытащили десяток ящиков и тюков, принадлежащих военным. Один из тюков разорвался, и из него высыпались листовки. Ветер кинул их веером над полем, и молоденький лейтенант долго гонялся за ними.
Начало смеркаться. Когда я в последний раз, прихрамывая, вернулся к самолету, вернее, к тому, что от него осталось, на небе уже появились первые звезды. Они загорались на восточной половине неба, западная была закрыта темной тучей. От этого сумерки начались раньше, чем следовало. Я поглядел на часы. Половина седьмого. Катастрофа произошла в пятом часу.
Вокруг царил мир. Природа уже забыла о грохоте и огне, с которыми мы ворвались в эту долину. От обломков самолета поднимался дымок. Жужжали комары, совсем как у нас. Большой черный жук пронесся перед самым лицом, и я отпрянул. В полутьме самолет казался древними руинами, давным-давно оплетенными лианами.
— Знаете, Отар… — Задумавшись, я не услышал шагов Володи по мягкой земле. — Перед самой аварией я заметил одну любопытную деталь.
— Выкладывай.
— Пойдите сюда.
Обломок крыла, отлетевший от фюзеляжа, лежал у наших ног, словно плавник акулы. Он был покрыт копотью. Володя наклонился.
— Вот, — сказал он.
Я с трудом разглядел линию круглых отверстий в крыле. Отверстия тянулись под углом к основанию крыла и обрывались в покореженном металле.
— Что это?
— По-моему, с земли в нас стреляли. Нас сбили, понимаете?
— Ясно, — сказал я.
Мы медленно пошли обратно к хижине. Она черным конусом виднелась на фоне поднимавшегося от речки тумана. У хижины метался желтый огонек. Солдаты разожгли костер и кипятили воду. Еды у нас не было, но, по моему разумению, поблизости должно было быть и жилье.
У костра сидел Вспольный и заносил воспоминания в записную книжку.
— Не следовало отходить в темноте, — сказал он поучительно Здесь могут быть ядовитые змеи. — Очки у него уцелели и зловеще отражали пламя.
— Где лейтенант? — спросил я.
— В хижине.
В хижине было темно. Кто-то тихо стонал.
— Лейтенант! — позвал я.
— Я здесь.
Я не увидел, но понял, что лейтенант поднимается с пола.
— Я хотел немного поспать, — сказал он, словно оправдываясь. — На рассвете мы пошлем за помощью. А может быть, нас найдут раньше.
Мы вышли с ним вниз, к реке. Звезды были такими яркими, что при их свете я смог разглядеть, как молод этот офицер. Лет двадцать, не больше.
— Я хотел поговорить с вами, — сказал я. Мы стояли над морем тумана, который медленно тек у самых ног. — Мой спутник видел, как по нашему самолету стреляли с земли. Он показал мне пробоины в крыле самолета.
До того, как я произнес эти слова, мы были жертвами воздушной катастрофы. Причины ее находились вне компетенции офицера. Если я окажусь прав, то мы превращаемся в объект нападения, и это меняет дело.
— Вы уверены? — спросил он.
— Я не военный. Но мне кажется, что это так. Поговорите с пилотом. Если он уже пришел в себя.
— Я поговорю, — сказал лейтенант. Он старался придумать, что следует делать. Пожалуй, он был в армии недавно и пороха не нюхал.
— Кто мог в нас стрелять? — спросил я.
Лейтенант ответил не сразу. И когда ответил, в голосе его не было уверенности.
— Сепаратисты, — сказал он. — А может, люди Джа Ролака. Наверно, люди Джа Ролака. Ведь они должны еще сопротивляться. Но и коммунисты, простите, тоже.
Видно, он знал, что мы из Советского Союза, и боялся оскорбить наши чувства намеком на неправильные действия наших идеологических коллег.