— А теперь иди. Не спеши, гляди только вперед. Я буду держать лестницу.
— Хорошо.
— Возьмешь оружие?
— Да.
— Встань на подоконник, я подам его. Манадо не очень-то боялся высоты, однако при одной мысли о том, что придется лезть по стремянке на уровне пятого этажа, становилось страшно. Когда он забрался на подоконник, Формутеска подал ему сверток, в котором лежало оружие, и ой "осторожно положил его поперек лестницы. Двигая сверток перёд собой, он медленно пополз вперед.
Пожалуй, Манадо был даже рад, что все это происходит ночью. Внизу было темно, ему были видны лишь стремянка и край крыши соседнего дома, на который падал свет из окна Туалета. Он беспокоился о том, как бы не уронить сверток, и это немного помогало позабыть о страхе.
Достигнув конца стремянки, он бесшумно положил сверток на крышу, забрался на нее и повернулся лицом к Формутеске, дав ему понять, что все в порядке.
— Покрепче держи лестницу, сейчас полезу я, — негромко сообщил Формутеска.
— Хорошо.
— Одну минуту.
Манадо увидел, что Формутеска подошел к двери и выключил свет. Поскольку они должны были вернуться другим путем, Формутеске придется сейчас лезть в полной тьме.
Некоторое время ничего не происходило; Манадо понял, что Формутеска ждет, пока его глаза привыкнут к темноте. Наклонившись и крепко держа стремянку, он тоже ждал. Сейчас, без света и без пропасти под собой, ему было намного лучше. Темнота делала его невидимым. В цитадели врага пробита брешь, доказательство этому — то, что он здесь, на крыше. Все будет хорошо.
Раздался чуть слышный стук, лестница немного завибрировала. Вглядевшись во тьму, он увидел, что Формутеска положил на стремянку тяжелую коробку с инструментами. Затем медленно пополз сам, толкая ее перед собой.
Когда Формутеска был уже близко, Манадо протянул руку, взял ящик и, держа его на весу, помог ему забраться на крышу; затем вдвоем они осторожно опустили ящик. Окно в туалете пришлось оставить открытым, впрочем, это уже не имело значения.
Уже несколько часов, как перестал моросить дождь, но воздух был холодным, а крыша мокрой и скользкой. Перенося свое оснащение, они двигались медленно и осторожно; Манадо спрашивал себя: что будет, если он потеряет равновесие и упадет, а автоматы загрохочут по крыше?..
Но все обошлось. Подойдя к шахте лифта, Формутеска ключом открыл крышку шахты. Теперь они действительно воспользовались карманным фонариком и убедились, что внутри было все так, как описал Паркер. Кабина лифта, как и прежде, стояла на четвертом этаже. По-видимому, днем из соображений осторожности Каземпы держали ее на первом этаже, но не давали себе труда делать то же самое и ночью.
В коробке для инструментов лежала свернутая в кольцо канатная веревка. Пока Манадо вынимал ее, Формутеска забрался внутрь шахты и, разведя ноги, встал на металлические балки. Манадо подал ему канат, он привязал один его конец к центральной балке. Проверив надежность узла, опустил другой конец каната на крышу кабины лифта; канат лег, свернувшись в кольца, став похожим на коричневую змею. На всякий случай длина каната была выбрана так, чтобы он мог протянуться до первого этажа.
Пока Формутеска вылезал из шахты, Манадо доставал из ящика перчатки. Они работали теперь молча, ведь все было по несколько раз отрепетировано с Паркером. Роли были выучены хорошо.
Манадо подал одну пару перчаток Формутеске, другую надел сам. Затем забрался туда, где только что был Формутеска. Сбоку у фонарика был магнит, поэтому он мог быть установлен на металлической балке так, чтобы свет падал вниз. Манадо ухватился за канат и начал медленно спускаться на крышу кабины лифта.
Когда он встал на нее, раздался короткий металлический щелчок, такой, какой возникает при остывании духовки; хотя звук был негромким, он явственно прозвучал в тишине ночи. Манадо замер и, продолжая держаться одной рукой за веревку, прислушался. Все было тихо; посмотрев вверх, он увидел, что Формутеска другой веревкой перевязал сверток с оружием и спускает его к нему.
Манадо осторожно опустил сверток на крышу и развязал веревку. Пока Формутеска затаскивал веревку обратно, Манадо раскрыл покрывало и расстелил его на крыше лифта. Этим можно было заглушить звуки и хоть немного уберечься от накопившейся здесь за многие годы пыли. Он оставил непокрытым только вентиляционный люк и отложенные в сторону два автомата.
Затем Формутеска спустил ящик с инструментами. Манадо, поставив его тоже на покрывало, подобрал сброшенную ему сверху веревку. Пока он сворачивал ее в жгут, Формутеска спускался по второму канату, захватив с собой продолжавший гореть карманный фонарик, поэтому во время его спуска перед глазами Манадо лихорадочно сменяли друг друга тени и свет, и когда Манадо поднял лицо вверх, на мгновение его охватил внезапный суеверный страх. Спускающийся по канату Формутеска, одетый, как и сам Манадо, во все черное — черными были ботинки, брюки, куртка, перчатки, — от которого исходил перемещающийся из стороны в сторону луч света, представился ему чуть ли не самим дьяволом, гибким, худым, опасным.
Стараясь подавить импульс страха, Манадо подумал: “Вот и я так же выгляжу”, и он сразу же почувствовал себя лучше. Страх исчез.
Стоя рядом с ним, Формутеска посмотрел на часы и еле слышно прошептал:
— Десять третьего. Неплохо.
Манадо улыбнулся.
— Я готов хоть сейчас, — прошептал он. Формутеска ответил ему улыбкой:
— Я понимаю, что ты хочешь сказать. Неприятно, что нам придется ждать. — Он оглянулся. — Впрочем, мы можем устроиться здесь вполне удобно.
Улыбка Манадо медленно погасла. Удобно. Ждать. Хорошее настроение исчезло так же быстро, как и пришло. Он посмотрел наверх, на отверстие, которое была почти неразличимо теперь, когда фонарик был внизу. “Как в могиле”, — подумал он.
— Сядь, — прошептал Формутеска, уже сделавший это. — Я хочу выключить свет.
Манадо сел, и они оказались в полной темноте. Им пришлось оставить открытым отверстие шахты, и теперь холодный, сырой воздух спускался вниз, к ним. Манадо поежился.
Глава 4
Патрик Каземпа не мог уснуть. В последнее время так было всегда. Сидя в маленькой комнате, расположенной в задней части верхнего этажа, которую он сам называл “бессонной” комнатой, он непрерывно раскладывал пасьянс. Он никогда не жульничал, редко достигал успеха, результаты записывал в блокнот, лежавший тут же, справа от него.
Дома, в Чиданге, у него никогда не было бессонницы, никогда. Во всем виноват климат; он знал это давно — сырой и холодный климат Европы и Северной Америки плохо действует на него. Как только он отправляется к северу от Дхабы, бессонница начинает одолевать его. Для нормального сна ему нужны теплые тропические ночи.
Еще два месяца. Он не был уверен, что выдержит это. Джозеф слишком поторопился, это очевидно. Ему следовало подождать еще месяца три, он должен был получше составить свое расписание. И что же получилось? Эти бриллианты, оцениваемые в семьсот тысяч долларов, уже здесь, а они все уподобились обезьянам, сидящим на верхушках деревьев и ждущим охотника, который заметит и застрелит их из-за кустов. От этих мыслей не уснешь, даже если и не страдаешь бессонницей.
А все дело в том, что полковник Джозеф Любуди болван. И его сестра Люси, на которой он женился только из честолюбия, такая же дура, как и ее братец, иначе все они не оставались бы здесь. Им следовало бы, захватив с собой бриллианты, находиться сейчас в Акапулько и жить там под другим именем в богатстве и безопасности. И спать спокойно.
Но нет. Пришлось остаться в Нью-Йорке, этом безобразном и ужасном городе, ведь это настоящее кладбище, сырое и мрачное. Неудивительно, что в таком месте никто не может заснуть. Придется провести здесь еще два месяца, пока братец Люси не сделает следующего нелепого шага и будет схвачен и разорван разъяренной толпой на куски, которые затем погребут на каком-нибудь кладбище для бродяг. Только тогда они смогут улететь в Акапулько, не раньше.
“Джозеф сумеет улизнуть, — не устает повторять Люси. — Вот увидишь”.
Чушь!
Уверен, что ему это не удастся. Все, что полковник делал до сих пор, было ужасно глупо, и только чудом можно объяснить, что он до сих пор не попался. Разве разрешат его враги покинуть ему Дхабу, не пересчитав вначале правительственные ножи и вилки? Чепуха! Джозефа уже можно считать трупом — Патрик Каземпа знает это наверняка.