- А зачем я вам теперь понадобился?
- Об этом скажу опосля, если вас не раздирает любопытство. Сюрприз для вас будет. А пока что - дружеская встреча.
- Друзьями не были.
- Не скажите. Всегда испытывал к вам симпатию. В Югославии предоставил полную свободу передвижений, а заодно и вашим дружкам. А потом, когда возникли сомнения, пускать ли в Скандинавию, лично за вас поручился, что мне, как вы догадываетесь, стоило, когда вы слиняли. Нет, я вас ни в чем не упрекаю. Это к тому, что нас кое-что все-таки связывает.
- Односторонняя связь. Безраздельная власть вашей организации над человеческими душами. Ваш гипноз - наш страх.
- Той организации больше нет. А у нас с вами все впереди. Как знать, вдруг подружимся? - сказал он загадочно.
- А в качестве кого вы сейчас, если не секрет?
- Частное сыскное агентство. Следователь по особо важным делам.
- Каким именно?
- Ну, к примеру, похищение национальных ценностей.
- А я думал, вы по убийствам, - разочарованно протянул я.
- Нет, этим занимаются коллеги. Но я в курсе: убита ваша знакомая, а подозреваются ваши друзья.
- Один из.
- Подозреваются все.
- За исключением меня.
- А потому сараевское трио, а мог быть квартет. Их, кстати, всех таскали, когда вы драпанули. А что касается алиби, согласен - оно у вас надежное: вы были в это время в Нью-Йорке.
- Как и в случае похищения "Данаи", - упредил его я.
- Странно только, как это вам удалось обнаружить, что картина поддельная.
- Что странного?
- А то, что картина - настоящая.
- Нет! - попался я на дешевый трюк; бессонница - вот нервы и расходились. - На понт берете, начальничек, - сказал я, успокоившись.
- Да вы не волнуйтесь, Глеб Алексеевич. - Единственный в мире, он звал меня по имени-отчеству, от чего я напрочь отвык в Америке. - Это я так, шутки ради. Но что первым заметили - и в самом деле странно.
- Скорее странно, что не заметили до меня.
- Не было никаких внешних, объективных данных, свидетельствующих о подделке. Ведь даже основа картины и та старинная. Преступник раздобыл где-то полотно третьестепенного голландского мастера семнадцатого века, осторожно соскреб живопись и на старом грунте написал свою подделку. Холст прочный выдержал. Кстати, теми же самыми натуральными красками, что и старые мастера. Но все это стало известно только сегодня ночью после тщательной проверки, включая биопсию отдельных фрагментов. С помощью рентгена, микроскопии, рефлектограммы и прочей супермодерной техники. Импортной, понятно. Весь вопрос, как вы ухитрились догадаться, упредив остальных, будучи к тому же специалистом совсем в другой области. Ладно бы это была старинная пищаль...
- А интуиция? - перебил его я.
- Или знание. Тайное, я имею в виду. Желая отвести от себя подозрения, вы - при чуть более сложном подходе к делу - наоборот, навлекли их на себя. Вы заранее знали, что картина подменная. Если б не высунулись, никто о вас и не вспомнил.
- Вы бы вспомнили в любом случае. За время службы в гэбухе подозрительность вошла в вашу плоть и кровь, у вас на подозрении все, да и на лице у вас сплошная бдительность. Горбатого могила исправит.
- А зачем исправляться, коли это моя профессия? Как писателя - писать, доктора - лечить, проститутки - трахаться. Думаете, легко, когда весь мир на подозрении? Самые близкие. Даже жена.
- Ну, жена - это дело обычное. Все жены на подозрении, кроме жены Цезаря. А вы, помимо параноидальных заскоков, еще и дедуктивист - сначала придумываете схему, а потом подгоняете под нее факты. То есть занимаетесь подтасовкой фактов. А их у вас - кот наплакал.
- Кроме одного: вы первым обнаружили подмену. Вот и засветились, - гнул он свое.
- Экий бред! - возмутился я.
Тем не менее вкратце рассказал ему об особых, с детства, отношениях с Данаей, опустив сексуальную подоплеку.
- Занятно, - сказал он, выслушав. - Только откровенность - это еще не правда. Человек редко говорит одну правду или одну неправду, но чаще всего, умышленно или бессознательно, мешает ложь с правдой.
- Правда в том, что я знаю картину лучше, чем тот, кто второпях делал с нее копию. Рембрандт - бог деталей, в отличие от копииста, который в спешке пропустил игру светотени на канделябре, складку на животе у ангела, чуть под иным углом, чем в оригинале, разбросал тапки на ковре, даже в браслете на руке у Данаи второпях ошибся на одну жемчужину. Копииста поджимало время - вот причина его небрежности! Но его расчет оправдался - если б не я, никто так и не заметил бы подмены. По крайней мере на вернисаже. Даже на нитку жемчуга не обратили внимания, хоть там и требовалось всего ничего - посчитать на пальцах и сравнить с любой репродукцией. Не потрудились. Помимо сюжета и композиции, у картины есть еще тайные опознавательные знаки, могу перечислять и перечислять, да лень и не требуется - я прилетел, когда картину уже подменили. Это и есть мое неопровержимое алиби, зафиксированное в авиабилете.
- Вы ее помните наизусть? - удивился Борис Павлович. - Как жену.
- Как мать, - поправил я, добавив, что никогда не был женат. Мне казалось, что я уже отвел подозрения в педерастии, рассказав ему о своем детском увлечении.
- А что до упомянутых вами деталей, то, возможно, они упущены либо изменены копиистом намеренно, - предположил Борис Павлович.
- Зачем? - быстро спросил я.
- В качестве кодового сообщения, что картина подменена, задание выполнено, оригинал ждет заказчика.
- Тогда вам надо допросить всех, кто присутствовал на вернисаже.
- Включая вас, Глеб Алексеевич. Что мы и делаем.
- Как вам удалось разузнать, где я провел сегодняшнюю ночь? - спросил я, догадываясь об ответе. Борис Павлович таинственно улыбнулся.
- Зря стараетесь - на Джоконду вы все равно не похожи. Борис Павлович оставил мой выпад без внимания, а может, и не просек - ассоциативное мышление у него на нуле, да и круг аналогий у нас с ним разный.
- Нам, кстати, так пока и не удалось выяснить, когда именно оригинал заменен копией, - заметил он как бы между прочим. - Не исключено, что накануне вернисажа. В таком случае вашему нью-йоркскому алиби грош цена.