Борис Павлович никак не отреагировал и продолжал как ни чем не бывало:
- Впоследствии, время от времени, мы с вами связывались - ни одного отказа. Полюбовно. У нас до сих пор некоторые записи хранятся. Довольно занятные рассказы о настроениях в Эрмитаже. Скорее, правда, с психологическим, чем политическим, уклоном. Но нам и такой ракурс был важен. Последняя наша встреча произошла перед скандинавской поездкой, когда вы и вовсе были как шелковый. Настолько, что ваша покладистость у кой-кого из моих коллег вызвала подозрения: потенциальные дефекторы*( От англ. defect - изменить, дезертировать, переметнуться в лагерь противника. - Здесь и далее примеч. ред.) соглашаются обычно на любой вид сотрудничества - только бы выпустили за кордон, а там уж дать тягу при первой возможности. Вот тогда я за вас и поручился, объяснив вашу сговорчивость тем, что первая ваша капстрана. Ошибся. Что в карьерном плане обошлось мне дорого.
- Живы остались! - сказал я.
Не понравилось мне что-то, как на меня смотрели Галя с Сашей. А, без разницы! Будем живы - не помрем. Только б выбраться из этого болота под названием "Россия", а то засасывает со страшной силой.
- Так кто взял письмо из мастерской? - снова обратился Борис Павлович к Гале.
- Я, - сказала она с вызовом.
Она что, нарочно? Покрывая меня, вынуждает на признание?
- Благодарствую, - поклонился ей иронически, но все-таки промолчал. За фигом самому лезть в петлю?
- Большой роли уже не играет, кто именно взял это письмо, - успокоил нас Борис Павлович.
- Но это же улика! - сказал Саша.
- Улика - да, но подложная, подброшенная.
- Вы хотите сказать, что я нарочно подбросил Саше письмо? - возмутился я, выдавая себя с головой, но что мне оставалось? - Отдал по его же просьбе, о чем потом жалел. Откуда мне знать, что вы нагрянете к нему и заберете вместе с письмом?
- Вы меня не поняли, - сказал Борис Павлович. - Как улику против того, кто его взял, письмо, конечно, можно использовать. Хотя здесь есть одно "но". Той ночью у каждого из вас была такая возможность. Каждый околачивался где-то поблизости и был замечен наружным наблюдением. Я так думаю, что всяк из вас успел той ночью побывать в мастерской. Представим себе, что один из вас убил Никиту, другой стащил "Данаю", а третий пришел к шапошному разбору и наткнулся на труп.
Я вздохнул с облегчением.
- Такое тоже возможно, - продолжал Борис Павлович. - Как возможен и некто, кто исполнил сразу две роли - имею в виду, понятно, первые. В таком случае не один, а двое наткнулись, придя в мастерскую, на труп ее хозяина. Зато письмо мог взять любой из вас - даже тот, кто пришел к шапошному разбору. Мы думали, что письмо взял тот, у кого мы его обнаружили. Галина Матвеевна, однако, утверждает, что это она, а Глеб Алексеевич - что он. Еще одна загадка. Но на то и загадки, чтобы хоть некоторые из них осталась неразгаданными. Пусть остаются загадками: к примеру, куда делся кушак, которым была удушена последняя жертва? Может, эту загадку нам специально подбросили в качестве отвлекающего маневра - чтоб мы, ломая над ней голову, потратили на нее все наши силы? То же с письмом - какая разница, кто его стащил из мастерской? Тем более, думаю, оно лежало на видном месте - покойник все сделал, чтоб оно было немедленно обнаружено в случае его смерти. А оказалось не столь важно, как мы поначалу думали. Мы отдали его на экспертизу. Графологический анализ показал, что письмо липовое. Лена его не писала. Тонкая подделка - одновременная имитация почерка и стиля.
Тут мы все вытаращились на Бориса Павловича.
- Этого не может быть! - дурным голосом крикнул Саша.
- Столбенею, - поддержал его я.
- Представьте себе. У наших экспертов было с чем сравнивать - мы нашли в мастерской еще три ее письма - настоящих. Нет, нет, ничего такого, - успокоил Борис Павлович Сашу. - Три путевых письма - одно с Волги, два с Байкала. Или наоборот, не помню. Вот они и послужили шпаргалкой навыворот, антишаблоном для экспертизы. Плюс чернила - свежие, а не трехнедельной давности. Письмо подложное.
- Кто тогда его написал? - растерянно спросил Саша и повернулся к Гале: - Ты?
- Совсем ополоумел! - сказал я. - Убийца - куда ни шло, но на фальшивомонетчицу она не тянет. Кто среди нас был главный плут и шалун? Отмочил напоследок! Поразительно, что никто не усомнился в подлинности письма. Клюнули как один. Что касаемо меня - недооценка сразу же двух гениев: сначала имитатора, а потом сыщика. - И я поклонился Борису Павловичу.
- Дело не во мне, а в вас, - отфутболил он мой комплимент. - От кого я узнал вчера о мистификаторских наклонностях вашего приятеля? Оказалось, он копировал, подделывал, пародировал не только картины старых мастеров, но и чужие письма, чужие голоса, даже деньги. Подделку "Данаи", несомненно, надо рассматривать в этом же контексте, как очередной его розыгрыш, хотя его лебединой песнью стало это подметное письмо, которым он указывал на своего убийцу, одновременно мстя ему. Скажу честно, ваш вчерашний рассказ о его фальсификациях и мистификациях потряс меня. Это как раз та помощь, которой я от вас добивался и в которой вы мне отказывали. Для меня это было свежее знание, оно засело у меня в активной памяти как гвоздь, в то время как для остальных старое, пассивное, мертвое. Вот вы им и не воспользовались. На что и рассчитывал фальсификатор, подбрасывая письмо. По жанру это письмо-донос. И написал он его в ночь убийства, как только вернулся домой, за час, самое большее полтора, до смерти, до прихода своего убийцы, на всякий случай.
- Почему вы так решили? - спросила Галя.
- Да потому, что ему неоткуда было знать о том, что Лена беременна. Даже если он спал с ней, Лена бы ему об этом не сообщила. Она никому не сообщила. Это стало известно только после вскрытия тела, о чем был проинформирован один-единственный человек - муж жертвы. От него Никита и узнал, а вернувшись в мастерскую, не откладывая сочинил поддельное письмо, опасаясь быть убитым той же ночью Если хотите, это его завещание, последний, посмертный розыгрыш, своего рода реванш.
- Реванш за что? - спросил я.
- Реванш за неудачу. Вряд ли бы он стал писать это письмо, если б Лена с ним спала. Зачем? Потому и написал, что она отвергла его домогательства.
- Это уже не графологический, а психологический анализ, - сказал я, веря и радуясь, что Лена ему так и не дала, будто я ей муж, а не Саша.